Если вас что-то смущает во мне, не ставьте меня в известность, попробуйте пережить потрясение самостоятельно.
Текст, о котором шла речь постом ниже.
Насилие, NC-17, дописан будет в неопределенные сроки, но пока пишется, так что будет выкладка, как минимум одна еще в ближайшее время. Хотела гладить чужие кинки. а глажу свои. Мир тот же, что в "Талере для героя". Кого не пугает - вэлком под кат.
читать дальшеВторой раз за этот день он упал на землю – в этот раз не с небес, а вполне реально. Когда его повалили на жухлую, втоптанную в грязь траву, а тяжелый ботинок придавил скованные наручниками руки. На его рифленую, подбитую гвоздиками подошву налипли комья земли, и браслеты сдвинулись до предела, открыв стертые до красна полосы на коже. А потом чужая рука сунулась ему под живот, щелкнула пряжкой ремня и с него начали стаскивать штаны вместе с бельем. Лис закрыл глаза.
Несколько часов назад.
Его самолет вздрагивал под ударами сильного бокового ветра, винты работали на пределе – но неравномерно, Отто чувствовал, как нос «Лютца» заваливается к земле, как машина кренится на левое крыло. Нужно было снижаться, выжженная и расчищенная просека аэродрома виднелась впереди, но здесь, в небе, сохранялась иллюзия свободы. Пока он в воздухе, он не военнопленный, не предатель родины, он офицер имперской армии, пусть с сегодняшнего утра это не значит ровным счетом ничего. Не стоило ему взлетать, но формально Отто Айсторн, он же «Лис» в радиоэфире, известий об отречении императора от престола и провозглашении республики с утра не получал. Он активировал светляка и запустил мотор раньше, чем вестовой успел добежать до взлетной полосы. Возможности получить радиоособщение он так же был лишен, потому как первым делом выломал передатчик. Ну а магия, как известно, на такие расстояния работает плохо, да и сложно связисту прицельно навестись на крохотный «Лютц». Поэтому для него война продолжалась еще несколько часов, пока не потух, съежившись, светляк. Сейчас он тлел багрово-красным, показывая, что в воздухе «Лютц» продержится еще минут десять-пятнадцать. Лис мягко вдавил гашетки и стрелял перед собой до тех пор, пока не прервались две белые полосы, оставленные трассирующими пулями, и орудия не застучали гулко и беспомощно. Потом достал из внутреннего кармана фотокарточку, с которой чуть напряженно смотрела молодая женщина с высокой прической и в застегнутом под горло платье. Его мать. Карточка, засунутая под защитное стекло светляка, обуглилась сразу.
Закончив с этим, он сел, точнее – превратил неизбежное уже падение в довольно неплохую посадку. Справился сам, без помощи наземного дежурного и сигнальных огней. А потом ласково погладил «Лютц» по обтянутому вытертой кожей штурвалу. Вылезал Отто уже под прицелами винтовок, солдаты Сопротивления окружили одинокий самолет сразу же, как поняли, что он не станет стрелять. Высокий, крепкий мужчина с белой повязкой на рукаве запыленного армейского кителя, подошел вплотную и протянул руку, процедив:
- Сдай оружие.
Отто молча посмотрел на него снизу вверх, и, хотя на нем не было сейчас Карающего Меча и прочих регалий, а лицо было темным от копоти, но солдат отступил на полшага, вспомнив на мгновение о том, кем он был еще так недавно, и повторил чуть более уважительно:
- Сдайте оружие, офицер.
Лис расстегнул портупею и отдал ему вместе с кобурой. Следующим движением солдат показал на серебряный значок Эдельвейса, приколотый к воротнику куртки. Значок Лису было жалко, и никаких правил, насчет того, что нужно у пленных забирать все знаки различия, он не помнил. Зато значок был из чистого серебра, и бывший сержант или унтер-офицер не мог этого не знать.
- Не буду снимать, мне стыдиться нечего, - сказал Отто, выразительно пройдясь взглядом по темному прямоугольнику невыгоревшей ткани там, где на рукаве повстанца еще недавно был пришит шеврон. Тот побледнел и резко дернул значок на себя, вырвав с куском ткани.
- Дайте слово, что не попытаетесь бежать, - голос снова стал холодным, слова цедились сквозь зубы.
- Обязательно попытаюсь, - заверил его Лис.
После этого его заковали в наручники и, подталкивая в спину дулом отобранного у него пистолета, повели с поля.
Временный лагерь для военнопленных даже лагерем было сложно называть. Это была небольшая, наскоро огороженная колючей проволокой площадка посреди кое-как скошенного поля. Здесь давно уже предпочитали не косить и сеять, а воевать. Территория лагеря была оцеплена солдатами – они стояли на достаточном расстоянии друг от друга, но в руках сжимали трехзарядные винтовки, а значит, прорыв будет полной глупостью. Несколько десятков человек сидели и лежали прямо на земле, практически не разговаривая друг с другом. В основном пехота, но Лис разглядел и белые офицерские погоны и несколько черных комбинезонов механиков с их аэродрома. Конечно, только низшего ранга, всех энергетиков либо уже успели расстрелять, либо увезли в город. А снаружи, у дальней стены, жалась еще одна группа людей. Гражданские, в основном женщины. Лис видел светлые и цветастые платья, выбившиеся из-под шляпок и платков, растрепавшиеся косы. Несколько девушек были в серой форме Добровольческого взвода, они держались чуть в стороне от остальных. Детей среди группы видно не было, значит, их взяли вне города, на работах по рытью укреплений, и теперь также держали под прицелом, разве что не за колючкой. Чья это была глупость, выгонять их на работы, ведь уже вчера было известно, что император отречется.
Лис чуть замешкался, и его чувствительно ткнули между лопаток. Когда он оказался внутри огороженного периметра, за ним задвинули наскоро сделанную калитку, возле нее снова вытянулся часовой. Отто оглядел его, не скрывая своего интереса. Бывший кадет или новобранец – выправка видна, а возраст слишком юный, чтобы успеть «настрадаться от зажравшихся империалистов». Значит, просто не уследили офицеры, успел кто-то из агитаторов задурить парню голову. Он ведь и стрелять начнет без лишних раздумий, по безоружным, по бывшим командирам, только прикажи.
Он прошел еще несколько шагов, только чтобы отойти подальше от вооруженного юнца, и сел на траву. Оглядываться, искать знакомых не хотелось, слишком тяжело будет говорить о произошедшем, а говорить о чем-либо другом совершенно немыслимо. Но его нашли сами. Эйно Раткид, сержант интендантской службы, обслуживающей их аэродром и Том Алвас, механик. Они подошли почти сразу, и Лис встал, хотя был выше рангом их обоих. Рангом-то выше, а годами младше, и дворянский этикет диктовал в данном случае свои правила.
- Отто! – лицо Тома совсем не выглядело обрадованным, но он протянул руку. Лис пожал его лапищу, потом стиснул худые, жилистые пальцы Эйно и сказал:
- Не то, чтобы я рад вас здесь видеть. Но рад видеть живыми.
- Ты же успел подняться? Парни из ваших сказали, что ты взлетел, последнего светляка поставил, и взлетел. Мы думали, ты сел с той стороны, за Тор-Аштау.
Лис покачал головой. Он, наверное, мог бы дотянуть через горы, даже без карты и при низкой облачности, слишком много ему приходилось раньше летать этим маршрутом, доставляя срочную почту. Но с той стороны его никто не ждал, судьба беженца не самая завидная.
- У меня здесь мать, - напомнил он. – Куда бы я полетел?
- Вот про нее ты здесь помалкивай, - нахмурился Эйно. – Они, конечно тут полчаса назад обещали, что гражданских отпустят, и в городе мародерство запретили под страхом смертной казни, но я не верю.
- А я верю, - пожал плечами Лис. – Все-таки это гражданская война, они же не станут…
Том только вздохнул, пожал плечами «Хорошо, если так». Они еще немного постояли рядом, рассказав Лису, кто уцелел из эскадрильи. Выходило немного, да и тех, кто остался в живых, здесь не было – несколько часов назад всех офицеров рангом выше лейтенанта собрали и увезли по дороге в сторону от города. А сейчас вот, постепенно привозят новых и новых. Один раз кормили, поставив пару ведер воды и швырнув через ограду разломанный кусками хлеб. А значит, убивать не собираются. Отто кивал, чувствуя, как возвращается надежда на то, что все еще будет хорошо. Жить ему хотелось очень сильно, и сейчас он готов был жить как угодно – пусть в лагере, в тюрьме, на исправительных работах, или куда там новая власть определит бывших врагов. Главное – выжить, вернуться домой, и к черту эту войну, пусть дальше делают, что хотят. А он как-нибудь переживет падение императорского дома и снова начнет возить почту. Лис болезненно поморщился. Мысли были какие-то неправильные, он думал совсем не так, как подобает офицеру. Но и воевал ведь он не за императора, а просто за ту жизнь и за тот мир, который знал. И поднимал он свой «Лютц» в воздух не за честь короны, а потому, что иначе было нельзя. Каждый из них должен был сделать все возможное, даже если это оказывалось за пределом человеческих сил. Он этот предел почти перешагнул, ему не в чем себя упрекнуть. Но война проиграна. И вся их жизнь теперь горит, рассыпается невесомым пеплом, как та фотография на светляке. Значит, придется пока учиться жить по-новому, люди, пришедшие к власти таким способом, долго не протянут, сожрут сами себя.
Постепенно темнело, облака так же низко висели над полем, окрасившись теперь, после заката, в тяжелый свинцово-серый цвет. Лис иногда по привычке поднимал голову к небу, «нюхая погоду», привык за последние два года. А потом он услышал крик. Тонкий, высокий и полный такого отчаяния, что у него на мгновение сбилось дыхание. Он быстро огляделся по сторонам. Пленные, многие из которых уже собирались спать, не двигались. Кто-то накрыл голову курткой, остальные просто отвернулись от дальней стены, стараясь не смотреть на то, что там происходит. Такое странное единение потрясло Лиса едва ли не больше, чем сам крик. Он вскочил на ноги и бросился к ограде, вцепился пальцами в холодную проволоку между «колючками». Две девушки, одна в форме Добровольцев, вторая – в обычной одежде, сейчас стояли в стороне от своих. Зато окруженные тремя изрядно подвыпившими победителями, которые не давали им ускользнуть. Кричала светловолосая, совсем молодая, в светлом платье и широкой вязаной кофте. Один из солдат штыком, укрепленным на винтовке, подцепил ее юбку и задрал наверх. Мелькнул край чулок, и выше него засветилось белым, мягким, запретным. Солдаты довольно заржали, девушка дернулась в сторону, прижимаясь к подруге. Та лишь беспомощно кусала губы. Не учили женщин из Добровольческого взвода воевать и драться. Лис отвернулся с пылающими щеками. Ничего он не мог сделать, ничего. Не драться же с этими мужиками, они и слушать его не станут. Ткнут штыком через ограду и все. Остальные тоже отворачиваются и закрывают лицо. Потому что невозможно это видеть и слышать, понимая свою полную беспомощность. Противный тонкий голосок внутри него зудел, что самое плохое, что грозит девушкам – это насилие, зато они останутся живы. А вот ему никто таких гарантий не давал, а значит, нужно молчать и не высовываться. Через несколько минут внутренней борьбы Лис сжал зубы и снова развернулся к ограде. Потому что кто-то должен смотреть и запоминать, для того, чтобы рассказать правду. Для того, чтобы потом у него самого даже вопроса не возникало – за что именно он сражается. И потому что трусость, даже разумную, нужно наказывать. Скованные руки снова сжали проволоку – на этот раз колючка впилась в ладонь, но Лис даже не заметил.
Платье было разорвано, от груди – словно ножом рассечено. Грудь у светловолосой была небольшая, туго налившаяся, и сейчас ее мяла темная от въевшейся пыли рука.
- Сейчас мы вам покажем, что такое настоящие мужики.
- … Не ори, дура…
- Пусть орет, мне аж сладко делается… сейчас еще подружку пощупаем…
- Нравится, сучка? Выебем вас напоследок, все равно потом только в расход пускать…
- Господин офицер же сказали…
- А мне срать на господина офицера. Он же не знал, что мы ебать их будем. А после – только в расход.
- Всех?
- Всех не всех, а этих – точно. Если не затрахаем, так придется пристрелить. Ох, горячо у нее там… пощупай.
Лис сглотнул. В ушах зазвенело, словно он слишком круто потянул на себя штурвал и кровь прилила к лицу. Несколько секунд он ничего не слышал, только видел, как открывается рот у светловолосой девчонки, как болезненно морщится вторая, брошенная на колени, как сползает по белой ноге порванный чулок. А потом чуть отпустил штурвал, давая себе вздохнуть.
- Руки! – заорал он. – Не смейте их трогать, скоты!
Обернулись все – и раззадоренные насильники, и девушки, и пленные. Лис повторил, но уже тише:
- Не смейте их трогать. Только с женщинами воевать можете?
Тот, который предлагал «насрать на господина офицера», заинтересованно подошел ближе. Сунул руку через ограду и легонько толкнул Отто в грудь.
- Мы не воюем. Мы их выебать хотим. Ты будешь вместо них зад подставлять, господин офицер?
Он сплюнул. Светловолосая, зажав обрывки платья на груди, смотрела на Лиса. У нее был высокий лоб, пряди волос из растрепавшейся прически падали на него, а поперек брови тянулась тонкая царапинка. А еще Лис ясно видел на нем ровное, круглое отверстие, полное темной стылой крови. Там, куда скоро войдет пуля.
- У меня мама дома, - неожиданно ровно сказало девушка, переводя взгляд на своих мучителей. – Отпустите меня. Пожалуйста. Отпустите нас. Вы же… ну вы же люди!
- Отпустите их, - повторил за ней Лис. Высота была набрана, теперь он держался лишь за счет удачи и крыльев. – Отпустите их всех. Гражданских. И тогда да, я сделаю то, что вы хотите. Слово офицера.
- Ганс, офицериков сказали пальцем не трогать без приказа, - тихо прошептал второй солдат. – Их сортировать будут, кто нужен…
- Так что же, - медленно, словно пробуя на вкус открывающуюся перспективу, протянул Ганс. – Господин офицер вон, сами хотят, чтобы их приласкали. Я правильно понял?
Лис кивнул, продолжая смотреть на девушек. Ни о чем другом думать сейчас было нельзя. Даже хвататься за спасительную соломинку, что держать слово, данное обнаглевшим скотам из Сопротивления, он не обязан. У него просто не будет выбора, он его уже сделал, отвлекая огонь на себя.
- Да. Но сначала они все уйдут, - повторил он. – Все гражданские, кого вы здесь удерживаете.
продолжение. Разумеется, его никто не благодарил – женщины, услышав приказ, торопливо поднялись и, поминутно оглядываясь, быстро двинулись к дороге. Светловолосая шла последней, спотыкаясь – ее туфли остались валяться на траве, там же, где один чулок. Лис, которого вывели уже за ограждение, смотрел в напряженные спины идущих, думая только о том, что хорошо бы им двигаться чуть поскорее. Пока победители не передумали. Пока мысль унизить и смешать офицера с грязью, забавляет их больше, чем возможность пострелять по живым мишеням.
Когда они действительно ушли – во всяком случае, отошли достаточно далеко, чтобы их не смогли догнать, Лис обернулся. Он надеялся, что угроза воспользоваться им вместо женщины была несерьезной, не станут же они это делать вот так, посреди поля, постесняются своих же. Но изобьют наверняка, а защищаться в наручниках почти невозможно.
- Ну что, господин офицер, баб вы выгнали, не терпится, значит, крепкого хуя попробовать?
Лис не успел ответить, его толкнули в спину, сбивая с ног. Он упал, неловко вытянув руки, удар о землю выбил воздух из груди. Он хотел подняться, но не успел – его прижали, на руки, чуть повыше браслетов, наступил один из солдат, лишая Отто возможности двигаться. Штаны стянули вниз, обнажая ягодицы, шершавая, жесткая ладонь тут же облапала их, так же, как только что тискала девицу за грудь. Лис дернулся вперед, но его схватили за ноги, за щиколотки в вязаных шерстяных гетрах. Наверху холодно, и в «Лютце» сильно дует по низу, так что многие летчики носили под обувь вязаные носки или гетры, игнорируя требования единой формы. Он задергался, извиваясь всем телом, насколько позволяла ограниченная подвижность.
- Держи суку…
Над ним пыхтели, наваливаясь сверху, прижимая к земле. Сильно пахнуло застарелым потом и нестиранной одеждой, Лис отвернулся в сторону, утыкаясь носом в собственный рукав. Его начало тошнить, но не от запаха, а от запоздалого ужаса и омерзения, внутри все скручивалось в тугой узел. Он представлял, на что соглашался, но не думал, что это будет ТАК. Надеялся, что в последний момент опомнятся, что удача, как всегда, сыграет на его стороне. Звякнула пряжка ремня за спиной, и в ему ногу ткнулось что-то горячее, тугое, влажное. Потом еще раз, но чуть выше, потом пропихнулось между ягодиц. Лис снова дернулся, судорожно пытаясь уйти от этих тычков.
- Да держите вы его… - удар кулака в поясницу прибил его к земле, боль была такая, что Лис приглушенно взвыл. – Булки такие белые, нежные… и дырка вон узкая, хрен всунешь.
Жесткие пальцы с коротко остриженными ногтями впились в его ягодицы, раздвигая их, кулак второго солдата снова предупредительно опустился на поясницу, лишая возможности дергаться. Лис коротко, часто дышал, переглатывая тошноту, глаза были крепко зажмурены. Хриплый, каркающий звук, потом плевок обжег кожу и медленной тягучей каплей пополз вниз к промежности. В него снова ткнулся член, на этот раз точно, солдат, хрипя и тяжело дыша, начал вдавливать его внутрь. Лису казалось, что его рвет на части, и он попытался отползти вперед, избегая этого чужеродного, которое пихалось и толкалось в него. Пальцы еще сильнее растянули ягодицы в стороны, облегчая вход, и Лис почувствовал, как раздирая все внутри него, член все-таки втиснулся в его зад. Живот насильника после двух кротких поступательных движений плотно прижался к его спине, и тот замер на мгновение.
- Тесный! – поделился солдат с товарищами. – Я щаз быстро, мужики, тут бля, кончить можно сразу, в такую жопу.
Лис его почти не слышал, продолжала накатывать тошнота, и боль дергала короткими рывками, отдаваясь в поясницу и потом судорогой в мышцы ног.
- Понеслась, - сказал тот, кто сейчас лежал на нем и качнул бедрами, чуть вынимая и снова засаживая до упора. Лис вскрикнул глухо, сжав зубами рукав куртки. Его теперь толкало вперед, с каждым движением в его заднице, живот елозил по земле и сухой траве. Собственный его член и яички поджались от боли, но все равно Лис чувствовал, как стебли и камни царапают и впиваются в кожу.
Несколько бесконечных минут – две или три, насколько он мог определить, прошли в молчании. Борец за равенство и свободу пыхтел ему в шею, бедра его работали четко, как поршень у мотора, с каждым толчком вбивая в распростертое под ним тело новую волну боли. Лис больше не дергался, он лежал, прижавшись щекой к земле, смотрел на темный, влажный отпечаток своих зубов на рукаве куртки и мысли у него были неясные, рваные, без начала и конца. Потом ему начало казаться, что его здесь нет, точнее, он находится в двух разных местах. Он старательно создал у себя эту иллюзию, пытаясь разделить сознание, как во время боя, когда страх и паника мешают сосредоточиться. Теперь его было два, один из них уже был сбит и повержен, а второй еще держался в воздухе. Ровно гудел мотор, светляк бился в своем фонаре, и весь его фанерный самолетик - это был он сам, с раскинутыми напряженными руками, и это его мягко держало небо. Боль и тошнота, грязь и унижение тоже остались внизу, пусть и на время. Но он получил передышку и понял, что небо по-прежнему готово его принять. Любого.
Его потянули за волосы, заставляя приподнять голову.
- Рот открой. А то я не дождусь, - перед ним на коленях стоял давешний часовой, лопоухий и тощий, правда, уже без винтовки. Сменился, значит… За его плечом маячил еще один солдат, именно он дергал Лиса за волосы и подбадривал молодого товарища. Лис ничего не сказал, только зубы сжал сильнее. Тогда молодого отпихнули в сторону, волосы потянули сильнее, а перед лицом мелькнуло серое солдатское белье. Веревка подштанников была развязана, в прорези торчал короткий темный член.
- Рот открой, сучка, - задушевно сказал солдат. Лис сплюнул, тогда его с силой приложили щекой о землю, снова приподняли – Будешь сосать?
- Оставь, Хорь. Я сейчас тебе место освобожу, в зад-то ебать слаще, чем в рот. И зубов там нет.
- Пойдет.
Его волосы отпустили, подштанники убрались в сторону, снова вернув Лису возможность дышать. Сзади ускорились, и боль стала постоянной.
Ясь Дитта, он же Стальной Ясь, трясся в кузове грузовика. Это было не пыткой, а привилегией, хотя сам Ясь предпочел бы для передвижений лошадь. Быстрее, тише, и не так чадит. Но грузовик был всего один на весь участок фронта, его мотор грохотал так, что слышно было на пару миль окрест, и прибывшие в нем уже должны будут вызывать уважение. А значит, приходилось терпеть.
Как только они въехали на поле, преодолев невысокий холм, Ясь оперся руками об борт и выпрыгнул, не дожидаясь остановки. Конечно, водитель потом ему выскажет, что нужно было сидеть спокойно, пока он обойдет машину и откинет для него борт, но плевать. Он не генерал на войсковом смотре, он комиссар Народной армии, не следует перенимать у скинутых с постов офицеров их привычки.
Пока водитель глушил мотор, Ясь огляделся. Дым, чад и пыль, клубившиеся вокруг их автомобиля, разъедали глаза и мешали понять, что тут вообще происходит.
- Товарищ комиссар, нету баб-то, - растерянно сказал водитель, который видел куда лучше Яся, потому как стоял на подножке и смотрел через очки-консервы. – Вон оцепление, бойцы стоят, вон пленные, где положено. А никаких баб не вижу. Соврал Пауль, отпустили они их, соответственно распоряжению. Значит, машину снова заводить, дальше поедем?
- Погоди, - отмахнулся Ясь. – Я сейчас схожу туда, парой слов с Тимо перекинусь, потом поедем. Успеется еще. А баб – ну, им повезло, если правда отпустили, а не в овраге постреляли.
Водитель заметно сник, запускать остывший мотор, да еще и без светляка куда сложнее. Ясю его печаль была понятна, но разделять ее он не собирался – у каждого свои заботы. А он должен увидеть Тимо, выслушать доклад, убедиться, что женщины с укреплений действительно отпущены в город и забрать новые списки пленных. Вряд ли среди тех окажутся энергетики, но приказ есть приказ, он должен проверить. Возиться с военнопленными Ясю не хотелось, у него было к ним слишком много личных счетов, для того, чтобы хорошо выполнять эту работу. Но его назначили, он согласился.
Идти было совсем недалеко, чуть спуститься под горку, и вот он лагерь. Женщин и правда, видно не было, как и оврага, куда могли бы побросать тела, найдись среди бойцов Сопротивления кто-то не в меру ретивый. Но какая-то неправильная возня все же имела место быть – недалеко от ограждения кого-то то ли били, то ли… Ясь ускорил шаг, хоть нога и болела все сильнее, с самого утра, но он постарался не думать об этом.
Подходя ближе, он сперва подумал, что отпустили не всех женщин. Несколько человек стояли кругом, удерживая кого-то на земле, вверх-вниз дергался белый зад одного из бойцов. От того, кто был под ним, Ясь видел только короткие рыжие волосы, и бессильно вцепившиеся в землю пальцы. Стриженая баба? Почему тогда в наручниках?
- Что здесь происходит? – громко спросил он, остановившись в метре. Участники были так заняты процессом, что его шагов не слышали, но сейчас вздрогнули, шарахнулись в сторону. Не двинулся только тот, что был занят больше всех, он лишь остановился и поднял на комиссара мокрое от пота лицо.
- Господин комиссар… а мы не ждали. Отдыхаем вот.
Ясь посмотрел на того, в чей зад так легко въезжал член бойца. Куртка из рыжей кожи, задранная до середины спины, спущенные штаны – армейские, из дорогой ткани, и ботинки тоже дорогие, не солдатские опорки. Лица не видно – лежит ничком, в волосы набилась земля и сухие листья. И не двигается, несмотря на то, что стоит Ясь совсем рядом.
- Вы вообще охуели? – спросил он, постепенно повышая голос. – Что происходит? Вы офицера имперского решили уморить таким способом? Отставить! Привести себя в порядок, с кем вообще разговариваешь! Тимо где?
Солдат понял, что все серьезно, и нехотя поднялся, заправляя хозяйство в штаны. Имперец тут же перекатился на бок, поджимая колени и руки к животу. Дышал он тяжело – было видно, как ребра ходят ходуном. Задница у него была белая, на ней багровыми пятнами проступали следы пальцев. Ясю показалось, что и пятна крови там тоже были. Он заставил себя отвести взгляд, и не разглядывать так откровенно, далась ему эта офицерская жопа. Боец, видимо, тоже что-то такое разглядел в лице комиссара, что решил объяснить ситуацию сам:
- Вы не думайте, господин комиссар…
- Какой я тебе господин?
- Извиняюсь, товарищ комиссар. Мы его не насильничали, господин офицер сам вызвался. Мужики все свидетели.
Ясь недоверчиво покачал головой, глядя как «доброволец» корчится на земле, пытаясь то ли подняться, то ли отползти подальше. Потом отвернулся, снова глядя на солдата.
- Имя?
- Чье, его? Я не знаю, мы не допрашивали, приказа-то не было.
- Твое.
- Хорь… Яков Толта.
- Ты меня за идиота держишь, Яков? Сказано же было – без приказа не трогать никого, по морде не бить, не своевольничать и так далее.
- Товарищ комиссар, мужикам после боя расслабиться нужно. Как иначе-то? Мы тут этих сучек городских прижали немного, а господин офицер предложили себя вместо бабы. Ну как было отказаться? Это же прямо пропаганда – для молодых старались.
Ясь на мгновение закрыл глаза. И не объяснишь ведь, почему нельзя. После всего, что эти люди сделали с его страной и народом, получить член в задницу – самое легкое из того, что они заслужили. Но мародерство и самосуд поощрять нельзя, иначе начнется полный хаос. Да и этого рыжего, вступившегося за женщин, было жаль.
- Я сам вызвался, он не врет, - послышался голос из-за спины. Ясь удивленно обернулся. Рыжий стоял, чуть пошатываясь, и пытался скованными руками застегнуть пуговицы на штанах. Лицо молодое, кожа обветренная, загорелый нос облез. На щеке и лбу свежие ссадины – красные капельки часто-часто проступают сквозь черную грязь, забившуюся в царапины. Хорошо его лицом об землю повозили.
Несколько секунд они втроем молча смотрели друг на друга. Ясь силился вспомнить, где он видел это лицо, а Хорь, надо думать, размышлял, принимать ли неожиданную поддержку от классового врага. Рыжий же сумел кое-как застегнуть штаны и теперь смотрел куда-то сквозь Яся, сжав губы в тонкую линию. Комиссар мельком отметил, что пуговицы на ширинке все целы, значит – расстегивали, а не рвали. Видимо, не врут.
- Имя, звание, - спросил Ясь. Интересовало его совсем другое, но и это не помешает. – А ты, Яков, кругом шагом марш, позови Тимо, и пусть он списки захватит.
- Капитан Отто Айсторн, - после нескольких секунд молчания сказал рыжий и сглотнул. – Первый авиационный отряд Имени Его Императорского Высочества.
Он так и произнес, Ясь прямо увидел все заглавные буквы и поморщился. Поперек горла это все стоит давно.
- Летун, значит. Сокол его высочества, низложенного вместе с тираном-отцом. Ясно. Поедешь со мной.
Капитан Айсторн пожал плечами и молча отвернулся, словно собственная дальнейшая судьба его мало волновала. Подошел народный командир Тимо Каллер, бывший пехотный унтер-офицер. Мельком глянул на рыжего Отто, словно определяя на ходу, не ждут ли его лишние проблемы, потом за руку поздоровался с Ясем. Отдавать честь в народной армии принято не было, Ясю это не нравилось, но он никогда не настаивал.
Он передал Тимо последние распоряжения из Временного Штаба, забрал списки пленных на двух листах. Там были почти все, кроме тех, что отказались называть свои имена, но на этих местах Тимо аккуратно поставил прочерк.
- И этого я забираю, - Ясь небрежно ткнул пальцем в капитана. – Пиши здесь, что Отто Айсторн под конвоем покинул лагерь по особому распоряжению комиссара Дитта. Число поставь.
Яков Толта услужливо нагнулся, подставляя спину, и Ясь размашисто расписался на приказе, поставив сверху спецзнак «Секретно».
- Если прижмут, на уровне высшего комитета, покажешь приказ. Всем остальным отвечай, что знать ничего не знаешь. Ясно?
- Так точно, - по армейской привычке ответил Тимо, пряча бумагу во внутренний карман. – Сразу его забираете?
- Сразу.
и еще немного
Машина, подскакивая и грохоча, ехала через поле к дороге. Вернее, пробиралась, лавируя между ухабами, объезжая канавы и ямы. Отто Айсторн хватался скованными руками за борта, и морщился при каждом резком толчке. Он сидел неловко, боком, перенеся вес на ноги – во-первых, иначе невозможно было держаться, а во-вторых, как подозревал Ясь, нормально сидеть тот сможет нескоро. Не верить же похабным брошюркам, невесть кем распространявшимся по окопам, что жарить друг друга в зад – любимое развлечение господ офицеров. Брошюрки иллюстрировались столь же похабными, хоть и достоверно выглядящими рисунками. Нашелся же умелец среди народа… Пропаганда, мать ее.
Сам Народный комиссар упирался ногами в противоположную скамью, а руки раскинул, крепко держась за борт, и мог сохранять некое подобие достоинства, даже когда автомобиль заваливало на склоне или швыряло на очередной кочке.
Наконец, они выехали на дорогу, изъезженную повозками, редкими автомобилями, разбитую колесами орудий, и грузовик пошел ровнее. Мотор все равно грохотал, из трубы валил едкий дым, но можно было не опасаться, что вылетишь из кузова на каком-нибудь крутом ухабе, несмотря на особые полномочия и комиссарское звание.
Теперь Ясь мог, как следует, рассмотреть свое приобретение. За каким чертом ему понадобилось забирать этого авиатора, он не знал пока. Порыв, минутная слабость. Давить нужно такие слабости, а не потакать им. Как будто длинные пальцы рыжего, бессильно царапавшие землю, одновременно поранили, впились во что-то у Яся внутри. На самом деле, правильно он его забрал. Не слабость это, а разумный расчет. После того, что там произошло, нужно было либо этого капитана стрелять, либо Тимо вместе с Яковом Толтой. А стрелять в безоружных пленных Ясь пока не успел привыкнуть. Так что все правильно. Офицера можно допросить. Конечно, авиаполк принца дислоцировался черт знает где, в подавлении восстания участия не принимал, за исключением последних дней, и вряд ли его летчики располагают нужной информацией, но кто знает.
Отто, словно почувствовав его взгляд, поднял голову. Губы плотно сжаты и кривятся, на лице читается только презрение. Прозрачные почти до бесцветности голубые глаза смотрели сквозь, как будто капитан Айсторн не считал Яся хоть сколько-нибудь достойным объектом. Ясь такие взгляды знал слишком хорошо. Господа офицеры солдат даже по мордам бьют, не снимая перчаток, чтобы руки ненароком не испачкать. От посетившего Яся мимолетного сочувствия не осталось и следа. Он трясся в машине, глядя в исказившееся от ненависти лицо классового врага, и размышлял о том, стоит ли бить связанного. Ударить сейчас так, чтобы разбить губы, чтобы тот кровь слизывал и утирался, разом запомнив, кто теперь новые хозяева этого мира.
А потом, когда Ясь уже почти решился, если не ударить, так хоть обматерить, Отто побледнел еще больше, зажал рот рукой и согнулся вдвое, в судорогах приближающейся рвоты. Пришлось стучать шоферу, чтобы остановил машину, а потом хватать капитана за шиворот, перегибать через борт грузовика и держать, чтобы не упал. Пахло отвратительно, этот запах и звуки привели к тому, что Яся чуть не вывернуло рядом. Потом Отто как-то обмяк, позволил затащить себя обратно, и некоторое время сидел, привалившись к борту и закрыв глаза. Потом начал вытирать рот обшлагом рукава. Звякала цепочка наручников.
- Можно ехать? – спросил Ясь, морщась от брезгливости и нелепой, неуместной жалости. Это ж как его тошнило-то всю дорогу в тряской машине. Терпел все это время, значит.
- Да, - хрипло сказал Отто. – Все в порядке.
В порядке не было. Пока ехали, он еще не один раз переваливался через борт, в мучительных позывах. Рвало желчью. Ясь, уже сто раз пожалевший, что вообще связался, начал думать, не больной ли попался офицер. Черт его знает, может это чума желудочная, или еще что. Ерунда, конечно, не бывает чумных офицеров, они все по госпиталям лежат, а этого же прямо из аэроплана достали. Каждый раз после очередного приступа Отто выдавливал из себя «Все в порядке», и каждый раз ошибался. Последние несколько километров он уже не сидел, а лежал, скорчившись на дне кузова и прижав руки к животу. Ясь уже думал, было, снять с него наручники, но потом решил, что это слишком. Он и так слишком много с ним возится, да и ключ непонятно где.
Мотор молчал. Лис понял это не сразу, почему-то некоторое время ему казалась совершенно правильной и уместной эта звенящая тишина. Крылья вздрагивали, скользя по воздушным потокам, солнце касалось его виска мягким теплом, и тишина, тишина была такой абсолютной, что Отто старался не дышать, чтоб не нарушить ее. Потом он некстати вспомнил про молчащий мотор, и «Лютц» тут же, словно опомнившись вместе с ним, начал падать, закручиваясь в штопор. Отто откинулся в кресле, вцепился пальцами в борта и закрыл глаза.
Потом открыл, так и не дождавшись удара. Было темно, где-то еле слышно тикали часы. Собственное тело казалось тяжелым и неповоротливым после того, как он только что легко парил в небе на раскинутых крыльях. Лис с трудом разлепил губы, облизнул их – шершавые, сухие, словно покрытые коркой. Он все прекрасно помнил, весь вчерашний день, только не знал, где находится. Последний час или минуты поездки превратились для него в болезненный, мутный, тяжелый полусон полубред. Кажется, они приехали в какой-то дом… имение или загородную усадьбу. Зачем новой власти загородные усадьбы? Или это личная собственность комиссара? Хотя… теперь слова «личная собственность» не значат ничего. Он вспомнил, как темные, загорелые пальцы рванули с его куртки серебряный значок. Все принадлежит народу.
Постель, на которой он лежал, была чистой и жесткой от крахмала. Он чувствовал особый, правильный запах чистого белья, который успел позабыть за последние месяцы – их полк перебрасывали с места на место, жить приходилось все чаще в палатках, там не до выглаженных простыней. Отто поднял руку, посмотрел на запястье. Браслета не было, но на его месте багровым, опухшим кольцом темнел кровоподтек. Как сняли наручники, как его уложили в постель, Лис тоже не мог вспомнить. Возможно, он просто потерял сознание, потому и не помнит.
Он огляделся. Сквозь темноту проступали неясные очертания мебели в белых чехлах, гардины подвязаны наверх, открывая белесо светящиеся окна. Запаха пыли он не чувствовал, значит все это сделано совсем недавно. Кто-то убрал все, закрыл мебель и оставил этот дом. Правильно сделал, самое время.
Саднило лоб и щеку – Отто начал чувствовать это только сейчас, как будто тело и боль в нем просыпались не сразу. Он пальцами прикоснулся к виску, провел ниже, ощупывая спекшуюся коркой кровь и припухшую, воспаленную кожу. Умывать его никто не стал, значит. Равно как и переодевать – он был просто раздет до белья и уложен в постель. Отто поискал глазами свою одежду, и нашел ее: небрежно брошенная на зачехленное кресло куртка, штаны – одна штанина свешивается на пол, под креслом ботинки. Комиссар Народной армии раздел его и уложил в постель? Это никак не вязалось у Лиса в голове с его представлениями о Народной армии вообще и ее офицерах в частности.
Очень хотелось пить, но звать кого-либо Отто не решился. Еще неизвестно, кто может прийти. Он сел, кусая губы и морщась от боли в разбитом теле. Помедлил немного, пытаясь понять, сможет ли встать, а потом спустил ноги на пол, выпутав их из-под одеяла. По полу тянуло холодом, в комнате вообще оказалось холодно – наверное, топить здесь перестали тогда же, когда его оставили хозяева. Неслышно ступая босыми ногами по ледяному, скользкому от мастики паркету, Лис обошел комнату. Он надеялся, что где-то здесь может быть оставлен графин с водой. Графина не было, зато он нашел дверь – двойная, с глухими филенками, она вела в соседнюю комнату или в коридор.
В детстве он иногда предпринимал такие вот экспедиции по ночному дому. Они тогда жили в Ларстаде, в большом старом двухэтажном особняке с фахверковыми стенами и черепичной крышей. Под крышей и в мансарде лепили свои гнезда ласточки, в щелях рассохшихся оконных рам прятались мелкие букашки, а ступеньки, ведущие наверх, скрипели каждая на свой лад. Отто научился ходить по ним так, чтобы не просыпалась мать. Он, в длинной ночной рубахе, пробирался из комнаты в комнату, иногда вздрагивая при виде темнеющего впереди шкафа с кем-то отворенной дверцей или воя ветра в трубе.
Сейчас у него не осталось ни тех шкафов, ни скрипучих ступенек, ни ласточкиных гнезд в мансарде. Вдова полковника Айсторна продала старый дом еще до того, как началась война с Ривией, и ее сын отправился на фронт. Отто понятия не имел, цел ли особняк сейчас, и даже не знал, взяла ли Народная армия Ларстад. Точнее, теперь нужно говорить «освободила» Ларстад.
Он поморщился, как от зубной боли. Потом решительно взялся за медную ручку двери и потянул ее на себя, готовый услышать окрик часового или получить удар в лицо. Дверь мягко, без скрипа, поддалась, провернулась на заботливо смазанных петлях. Отто, щурясь от света керосиновой лампы, шагнул в проем.
продолжение от 7 октября
Эта комната казалась более обжитой – хотя часть мебели так же была завешена, спрятана от пыли под белыми складчатыми чехлами, но она была сдвинута в сторону, к дальней стене. Как будто молчаливая группа призраков в пыльных саванах стояла в полумраке, не в силах показаться в кругу света, но и не желая покидать дом. На столе горела керосинка – фитиль был сильно выкручен, высокое пламя дрожало в стеклянной колбе. Сам стол, массивный, на резных дубовых ножках, стоял посередине этого бывшего кабинета. Бронзовый письменный прибор, начищенный до блеска, электрическая лампа с зеленым абажуром, бумаги, бумаги, и… жестяная армейская кружка на обитой сукном столешнице.
Это выглядело странным, и Отто непременно задумался бы о том, как ни к месту она здесь… как и вся эта «новая власть» - такая же неуместная, дикая, неправильная... Забыв о том, что хотел сперва найти хозяина дома – точнее, не хотел с ним встречаться, Отто подошел к столу. Кружка была пустой, от ее когда-то мокрого донышка на сукне остались темные пятна. Он обернулся, пытаясь отыскать графин, но вместо этого увидел народного комиссара Дитта… Тот спал на жестком, обитом кожей диване с высокой резной спинкой, накрывшись своей курткой. Диван был короток, так что комиссару пришлось поджать ноги. Ни пледа, ни подушки тоже не было – тот как будто просто прилег на минуту и заснул. Отто отстраненно, как-то мельком, подумал, а не он ли занял комиссарскую постель. В другое время это бы его позабавило, но не сейчас. Он вообще двигался и думал, как во сне. Он посмотрел на бумаги, лежащие на столе. Длинные списки, фамилии, выведенные четким, летящим почерком. Вместо имени – первая буква и точка. Иногда две точки – если имя двойное. Это педантично выписанные точки его заворожили. Он взял в руку верхний лист и, развернув его к свету, внимательно вгляделся в список, пытаясь отыскать знакомые имена. Но буквы расплывались перед глазами. Зато он ясно видел жирные подчерки некоторых фамилий. Внизу страницы стояла размашистая резолюция: «Ликвидировать». Он отложил лист, не слишком беспокоясь, что бы тот лег как раньше. Взгляд упал на тяжелое пресс-папье из белого мрамора. Сверху оно блестело начищенной медью, вместо ручки – фигурка обезьянки в жилетке и цилиндре.
Отто, как во сне, коснулся обезьянки, сжал в руке. Края цилиндра врезались в ладонь. «Какая дурацкая, неудобная ручка»… Пресс-папье оказалось тяжелее, чем казалось, и приятно оттягивало руку.
Отто, тихо стараясь ступать босыми ногами на те половицы, что не скрипят, подошел к дивану и посмотрел на спящего комиссара. Тот лежал, отвернувшись лицом к спинке дивана. Наверное, ему слишком яркой казалась лампа, а прикрутить фитиль он почему-то не захотел. Отто, держа пресс-папье в руке, смотрел на стриженные по-военному волосы, на загорелое ухо, на казавшийся неуместно белоснежным воротничок гимнастерки. На виске была царапина – возможно, от бритвы. И Лис так ясно представил на нем вмятую, багровую рану, что на секунду подумал, что уже успел ударить.
Он стоял так, над спящим, бесконечно долго. Мыслей не было. Только какие-то мутные, рваные образы, где сменяли друг друга лица, голоса, звуки. Грохотал мотор «Лютца», ветер от винта бил в лицо. Девушка отчаянно подтягивала сползающий чулок. Дырка от пули на высоком белом лбу. Серебряный значок, исчезающий в чужой руке. А потом глухой, как со старой пластинки голос: «Я его забираю!». И руки, которые держали его над бортом машины. Часы отщелкнули минуту, и этот щелчок вернул его к реальности. И из этой реальности смотрели пустые глазницы смерти над провалившимся, улыбающимся ртом, полным талой воды. Тогда Отто нагнулся и с глухим стуком опустил пресс-папье на пол. Закончена для него война.
И в следующую секунду рядом упала отброшенная куртка, и сильный удар ногой в грудь выбил воздух, швырнул его к стене раньше, чем Отто успел понять, что происходит.
Комиссар проснулся так быстро, словно и не спал вовсе. Рывком сел на диване, глаза были ясные. Опасность для него была почти осязаемой, он чувствовал ее, разлитую в воздухе. Опасность была смертельной и пахла, как всегда, камфорным спиртом и горьким миндалем. Это ощущение прилипло к нему еще шесть лет назад, в тридцать шестом, когда он лежал в полевом госпитале в Варне. Госпиталь занимал уцелевшее крыло чьей-то загородной резиденции. Каждый день рядом кто-то умирал, каждый день приносили все новых и новых раненых – совсем рядом, на передовой, шло наступление. Кровавые бинты, крики, стоны, и смерть, осязаемая, разлитая в воздухе. А за окном шумело море и цвел миндаль, и розовые лепестки облетали на огороженную мраморной балюстрадой террасу.
Капитан имперских вооруженных сил, которого он за каким-то чертом вчера притащил в дом, валялся на полу у ближайшей стены и медленно, неуклюже поднимался, как будто не был до конца уверен, слушается ли его собственное тело. Ясь видел и пресс-папье, и бумаги, оставленные на столе, и приоткрытую дверь в комнату. Единственное, что ему казалось странным, как будто он находится не в реальности, а во сне – это то, что пресс-папье, выбитое из рук Отто, упало так беззвучно, и даже обезьянка не откололась от мраморного основания.
Он ожидал, что рыжий сейчас снова бросится, или хотя бы начнет защищаться, но тот сел, подтянул колени к груди и откинул голову назад, так что на горле под белой кожей проступил острый кадык. Ясь смотрел на него, а тот глядел куда-то в сторону, туда, где об стекло керосинки бились, пытаясь атаковать его слета, ночные мотыльки. Несколько обугленных трупиков тех, кому удалось пробиться, валялись на столе, среди бумаг.
- В том, что мы делаем – смысла не больше, - вдруг хрипло сказал рыжий. – Но мы все равно летим и бьемся, прекрасно зная, в отличие от бабочек, что за стеклом – никакого счастья и великого будущего нет.
Ясь молча поднял пресс-папье, и с тяжелым стуком поставил его на стол. От резкого пробуждения кружилась голова, яркий свет резал глаза, и он прикрутил фитиль. Айсторн перевел взгляд на него, потом на пресс-папье.
- Это все полумеры, - сказал он тихо, словно сам себе, а потом спросил: – Здесь есть вода? Очень хочется пить.
- Ты хотел меня убить, - зачем-то сказал Ясь, глядя на него.
- А что, не за что?
- Ну так надо было и тебя, суку офицерскую, не забирать с собой, а там повесить, - зло бросил Ясь. – Тоже есть – за что.
- Там было негде меня вешать, - сказал Отто. – Чистое поле, ни деревца. Бывший аэродром, там почтовики стояли.
Он медленно, трудно дышал и переглатывал, но слова старался выговаривать четко. Ясь смотрел на него пару секунд, а потом передумал его бить. Вот еще – марать руки. Он Народный комиссар, а не офицерик какой-нибудь, которому в удовольствие лишний раз по зубам врезать, раз ему такое право дано. Он развернулся и вышел, рассудив, что после такого удара в грудину рыжий быстро не поднимется. А он ведь еще накануне под раздачу попал. Ясь снова вспомнил распластанное на земле тело, задранную куртку, из под которой белела полоска незагорелой, нежной кожи – как у девки, дрыгающиеся ноги в гетрах и рыжих ботинках. Жухлую траву, набившуюся в пыльные волосы. И то, что он видел мельком, но запомнил яснее некуда – темный, покрытый влажным член, который въезжает между белых растянутых ягодиц. И тут же на коже – пятна от грязных пальцев, словно на дорогом фарфоре. Ясь постоял, прокручивая в памяти ту картинку, ему было очень противно и одновременно сладко об этом думать. Потом он вспомнил, за чем вышел, и набрал кружку воды из стоявшего в коридоре жестяного ведра. Можно было выгнать господина капитана на двор, к колодцу, но тот разутый и раздетый, простынет еще.
Дверь на улицу скрипнула, открываясь, и в щель просунулась голова рядового, Ясь не помнил его фамилию, а спрашивать еще раз было не с руки.
- А, это вы товарищ комиссар. А я думаю, кто там шастает, половицы скрипят. Может этот, пленный вылез.
- Это я шастаю, - сказал Ясь. – А ты на посту стоишь, забыл, что часовым разговаривать запрещено?
Он чуть отпил из кружки. Вода была холодная и с привкусом железа, то ли от ведра набрала, то ли колодец такой. А может и вся земля вокруг – уж железом ее нашпиговали за последние десять лет достаточно.
- Так я же с вами разговариваю, товарищ Дитта, – удивился солдат. – Вы же свой. И правила теперь новые.
Он был младше Яся, но не настолько, чтобы не успеть послужить при «старых правилах». Наверняка призван был год или два тому назад, когда империя бросала на затянувшуюся войну последние ресурсы. Новобранцы, плохо обученные, плохо вооруженные и плохо одетые, отправлялись на фронт эшелонами. Треть из них почти сразу возвращалась – без рук или ног.
- Часовой на посту не должен задом торчать на двор ни при старых порядках, ни при новых, - терпеливо разъяснил ему Ясь и потом рявкнул. – Встать ровно!
Солдат обиженно посмотрел на него, что-то пробормотал себе под нос и вернулся на свое место.
- Я ж только узнать хотел, будете вы заложника там… стрелять или вешать, или не будете, - сказал он из-за двери.
- Посмотрим, - ответил Ясь. – Разберемся революционным судом.
Он, хромая сильнее обычного, вернулся в бывший кабинет. После стылого коридора, протопленная комната показалась жаркой и даже душной. Ясь долго привыкал к тому, что где-то может быть постоянно тепло. Что можно все время топить печь – дровами ли, мебелью ли, и не крутиться, как у окопных костров и печурок – один бок жжет, второй мерзнет.
Отто сидел теперь на диване – откинувшись на высокую жесткую спинку, и на фоне потертой черной кожи казался бледным до синевы. Глаза у него были открыты и он напряженно смотрел на кружку в руках у Яся. Но ничего не говорил и руку не протягивал. Ясь обозлился. Он ему еще и подавать должен? Был бы он жестче сам по себе, вылил бы эту воду на пол, чтобы посмотреть, как у господина офицера изменится лицо. А может он даже пополз бы собирать мутные струи по пыльному паркету.
- Вот вода, - жестко сказал он и поставил кружку на стол. – Пей и проваливай, мне нужно работать, и некогда сейчас тобой заниматься.
Отто смотрел на него. Черная ссадина на щеке была обметана красным и припухла, так что один глаз у него казался меньше другого. Потом он встал, подошел ближе и, медленно, словно не верил до последнего, что там именно вода, взял кружку. А потом начал пить большими, жадными глотками. Ясь смотрел, как тот глотает, как дергается адамово яблоко под бледной кожей, и бездумно крутил в пальцах ручку.
- Спасибо, – наконец, выдохнул Айсторн. – Может, еще и покурить найдется?
Ясь хмыкнул.
- Сильно. Ничего, что я взбесившееся мужичье, трус и дезертир, классовый враг одном словом? Курево у меня просить фуражка не падает?
- Нет, не падает, - сказал Отто. – Значит, нет сигарет?
- Есть, - Дитта бросил на стол перед ним пачку «Роз Мари» и спички. Айсторн кивнул, вынул одну и, сунув ее в зубы, начал чиркать спичкой. Руки у него дрожали, а пальцы, похоже, не слишком хорошо слушались.
- Благодарю, - невнятно произнес он.
- Ты бы меня лучше благодарил, что я с инспекцией приехал на поле, - сказал Ясь, глядя, как тот медленно втягивает в себя дым.
Отто молчал, потом нехотя, медленно сказал:
- Да, наверное. Правда, я пока не знаю, что меня ждет, возможно, все стало только хуже. Но если это для тебя так важно – моя благодарность, то спасибо.
Он навал Яся на «ты» - для офицера по отношению к бывшему рядовому неудивительно, но того покоробило. Сам-то он имел право звать рыжего как угодно, пусть скажет спасибо, что жив до сих пор.
Отто сбил пепел в пепельницу, снова торопливо затянулся, словно боялся, что не успеет докурить. Не сочеталось его показное спокойствие с тем, как он это делал.
- Не страшно? – спросил Ясь. – Я же тебя могу стрельнуть прям сейчас. Повод всегда найдется.
- Умирать не страшно, - сказал Отто, затягиваясь. Губы у него тоже были разбиты, но кровь в трещинах уже спеклась коркой. – Вот жить иногда куда страшнее.
Он так и стоял возле стола, не садился, только смотрел не на Яся, а на пламя керосиновой лампы, словно там происходило что-то куда более важное.
- Скоро здесь будет очень страшно жить, – сказал он. – Куда там войне, на войне всегда знаешь, кто свой, кто чужой и что нужно делать.
- Вы свое отжили, - хмыкнул Ясь. – Хватит уже на чужой беде жировать.
Отто удивленно посмотрел на него, выдохнул дым.
- Вам будет жить страшно, - сказал он и с нажимом затушил окурок.
Насилие, NC-17, дописан будет в неопределенные сроки, но пока пишется, так что будет выкладка, как минимум одна еще в ближайшее время. Хотела гладить чужие кинки. а глажу свои. Мир тот же, что в "Талере для героя". Кого не пугает - вэлком под кат.
читать дальшеВторой раз за этот день он упал на землю – в этот раз не с небес, а вполне реально. Когда его повалили на жухлую, втоптанную в грязь траву, а тяжелый ботинок придавил скованные наручниками руки. На его рифленую, подбитую гвоздиками подошву налипли комья земли, и браслеты сдвинулись до предела, открыв стертые до красна полосы на коже. А потом чужая рука сунулась ему под живот, щелкнула пряжкой ремня и с него начали стаскивать штаны вместе с бельем. Лис закрыл глаза.
Несколько часов назад.
Его самолет вздрагивал под ударами сильного бокового ветра, винты работали на пределе – но неравномерно, Отто чувствовал, как нос «Лютца» заваливается к земле, как машина кренится на левое крыло. Нужно было снижаться, выжженная и расчищенная просека аэродрома виднелась впереди, но здесь, в небе, сохранялась иллюзия свободы. Пока он в воздухе, он не военнопленный, не предатель родины, он офицер имперской армии, пусть с сегодняшнего утра это не значит ровным счетом ничего. Не стоило ему взлетать, но формально Отто Айсторн, он же «Лис» в радиоэфире, известий об отречении императора от престола и провозглашении республики с утра не получал. Он активировал светляка и запустил мотор раньше, чем вестовой успел добежать до взлетной полосы. Возможности получить радиоособщение он так же был лишен, потому как первым делом выломал передатчик. Ну а магия, как известно, на такие расстояния работает плохо, да и сложно связисту прицельно навестись на крохотный «Лютц». Поэтому для него война продолжалась еще несколько часов, пока не потух, съежившись, светляк. Сейчас он тлел багрово-красным, показывая, что в воздухе «Лютц» продержится еще минут десять-пятнадцать. Лис мягко вдавил гашетки и стрелял перед собой до тех пор, пока не прервались две белые полосы, оставленные трассирующими пулями, и орудия не застучали гулко и беспомощно. Потом достал из внутреннего кармана фотокарточку, с которой чуть напряженно смотрела молодая женщина с высокой прической и в застегнутом под горло платье. Его мать. Карточка, засунутая под защитное стекло светляка, обуглилась сразу.
Закончив с этим, он сел, точнее – превратил неизбежное уже падение в довольно неплохую посадку. Справился сам, без помощи наземного дежурного и сигнальных огней. А потом ласково погладил «Лютц» по обтянутому вытертой кожей штурвалу. Вылезал Отто уже под прицелами винтовок, солдаты Сопротивления окружили одинокий самолет сразу же, как поняли, что он не станет стрелять. Высокий, крепкий мужчина с белой повязкой на рукаве запыленного армейского кителя, подошел вплотную и протянул руку, процедив:
- Сдай оружие.
Отто молча посмотрел на него снизу вверх, и, хотя на нем не было сейчас Карающего Меча и прочих регалий, а лицо было темным от копоти, но солдат отступил на полшага, вспомнив на мгновение о том, кем он был еще так недавно, и повторил чуть более уважительно:
- Сдайте оружие, офицер.
Лис расстегнул портупею и отдал ему вместе с кобурой. Следующим движением солдат показал на серебряный значок Эдельвейса, приколотый к воротнику куртки. Значок Лису было жалко, и никаких правил, насчет того, что нужно у пленных забирать все знаки различия, он не помнил. Зато значок был из чистого серебра, и бывший сержант или унтер-офицер не мог этого не знать.
- Не буду снимать, мне стыдиться нечего, - сказал Отто, выразительно пройдясь взглядом по темному прямоугольнику невыгоревшей ткани там, где на рукаве повстанца еще недавно был пришит шеврон. Тот побледнел и резко дернул значок на себя, вырвав с куском ткани.
- Дайте слово, что не попытаетесь бежать, - голос снова стал холодным, слова цедились сквозь зубы.
- Обязательно попытаюсь, - заверил его Лис.
После этого его заковали в наручники и, подталкивая в спину дулом отобранного у него пистолета, повели с поля.
Временный лагерь для военнопленных даже лагерем было сложно называть. Это была небольшая, наскоро огороженная колючей проволокой площадка посреди кое-как скошенного поля. Здесь давно уже предпочитали не косить и сеять, а воевать. Территория лагеря была оцеплена солдатами – они стояли на достаточном расстоянии друг от друга, но в руках сжимали трехзарядные винтовки, а значит, прорыв будет полной глупостью. Несколько десятков человек сидели и лежали прямо на земле, практически не разговаривая друг с другом. В основном пехота, но Лис разглядел и белые офицерские погоны и несколько черных комбинезонов механиков с их аэродрома. Конечно, только низшего ранга, всех энергетиков либо уже успели расстрелять, либо увезли в город. А снаружи, у дальней стены, жалась еще одна группа людей. Гражданские, в основном женщины. Лис видел светлые и цветастые платья, выбившиеся из-под шляпок и платков, растрепавшиеся косы. Несколько девушек были в серой форме Добровольческого взвода, они держались чуть в стороне от остальных. Детей среди группы видно не было, значит, их взяли вне города, на работах по рытью укреплений, и теперь также держали под прицелом, разве что не за колючкой. Чья это была глупость, выгонять их на работы, ведь уже вчера было известно, что император отречется.
Лис чуть замешкался, и его чувствительно ткнули между лопаток. Когда он оказался внутри огороженного периметра, за ним задвинули наскоро сделанную калитку, возле нее снова вытянулся часовой. Отто оглядел его, не скрывая своего интереса. Бывший кадет или новобранец – выправка видна, а возраст слишком юный, чтобы успеть «настрадаться от зажравшихся империалистов». Значит, просто не уследили офицеры, успел кто-то из агитаторов задурить парню голову. Он ведь и стрелять начнет без лишних раздумий, по безоружным, по бывшим командирам, только прикажи.
Он прошел еще несколько шагов, только чтобы отойти подальше от вооруженного юнца, и сел на траву. Оглядываться, искать знакомых не хотелось, слишком тяжело будет говорить о произошедшем, а говорить о чем-либо другом совершенно немыслимо. Но его нашли сами. Эйно Раткид, сержант интендантской службы, обслуживающей их аэродром и Том Алвас, механик. Они подошли почти сразу, и Лис встал, хотя был выше рангом их обоих. Рангом-то выше, а годами младше, и дворянский этикет диктовал в данном случае свои правила.
- Отто! – лицо Тома совсем не выглядело обрадованным, но он протянул руку. Лис пожал его лапищу, потом стиснул худые, жилистые пальцы Эйно и сказал:
- Не то, чтобы я рад вас здесь видеть. Но рад видеть живыми.
- Ты же успел подняться? Парни из ваших сказали, что ты взлетел, последнего светляка поставил, и взлетел. Мы думали, ты сел с той стороны, за Тор-Аштау.
Лис покачал головой. Он, наверное, мог бы дотянуть через горы, даже без карты и при низкой облачности, слишком много ему приходилось раньше летать этим маршрутом, доставляя срочную почту. Но с той стороны его никто не ждал, судьба беженца не самая завидная.
- У меня здесь мать, - напомнил он. – Куда бы я полетел?
- Вот про нее ты здесь помалкивай, - нахмурился Эйно. – Они, конечно тут полчаса назад обещали, что гражданских отпустят, и в городе мародерство запретили под страхом смертной казни, но я не верю.
- А я верю, - пожал плечами Лис. – Все-таки это гражданская война, они же не станут…
Том только вздохнул, пожал плечами «Хорошо, если так». Они еще немного постояли рядом, рассказав Лису, кто уцелел из эскадрильи. Выходило немного, да и тех, кто остался в живых, здесь не было – несколько часов назад всех офицеров рангом выше лейтенанта собрали и увезли по дороге в сторону от города. А сейчас вот, постепенно привозят новых и новых. Один раз кормили, поставив пару ведер воды и швырнув через ограду разломанный кусками хлеб. А значит, убивать не собираются. Отто кивал, чувствуя, как возвращается надежда на то, что все еще будет хорошо. Жить ему хотелось очень сильно, и сейчас он готов был жить как угодно – пусть в лагере, в тюрьме, на исправительных работах, или куда там новая власть определит бывших врагов. Главное – выжить, вернуться домой, и к черту эту войну, пусть дальше делают, что хотят. А он как-нибудь переживет падение императорского дома и снова начнет возить почту. Лис болезненно поморщился. Мысли были какие-то неправильные, он думал совсем не так, как подобает офицеру. Но и воевал ведь он не за императора, а просто за ту жизнь и за тот мир, который знал. И поднимал он свой «Лютц» в воздух не за честь короны, а потому, что иначе было нельзя. Каждый из них должен был сделать все возможное, даже если это оказывалось за пределом человеческих сил. Он этот предел почти перешагнул, ему не в чем себя упрекнуть. Но война проиграна. И вся их жизнь теперь горит, рассыпается невесомым пеплом, как та фотография на светляке. Значит, придется пока учиться жить по-новому, люди, пришедшие к власти таким способом, долго не протянут, сожрут сами себя.
Постепенно темнело, облака так же низко висели над полем, окрасившись теперь, после заката, в тяжелый свинцово-серый цвет. Лис иногда по привычке поднимал голову к небу, «нюхая погоду», привык за последние два года. А потом он услышал крик. Тонкий, высокий и полный такого отчаяния, что у него на мгновение сбилось дыхание. Он быстро огляделся по сторонам. Пленные, многие из которых уже собирались спать, не двигались. Кто-то накрыл голову курткой, остальные просто отвернулись от дальней стены, стараясь не смотреть на то, что там происходит. Такое странное единение потрясло Лиса едва ли не больше, чем сам крик. Он вскочил на ноги и бросился к ограде, вцепился пальцами в холодную проволоку между «колючками». Две девушки, одна в форме Добровольцев, вторая – в обычной одежде, сейчас стояли в стороне от своих. Зато окруженные тремя изрядно подвыпившими победителями, которые не давали им ускользнуть. Кричала светловолосая, совсем молодая, в светлом платье и широкой вязаной кофте. Один из солдат штыком, укрепленным на винтовке, подцепил ее юбку и задрал наверх. Мелькнул край чулок, и выше него засветилось белым, мягким, запретным. Солдаты довольно заржали, девушка дернулась в сторону, прижимаясь к подруге. Та лишь беспомощно кусала губы. Не учили женщин из Добровольческого взвода воевать и драться. Лис отвернулся с пылающими щеками. Ничего он не мог сделать, ничего. Не драться же с этими мужиками, они и слушать его не станут. Ткнут штыком через ограду и все. Остальные тоже отворачиваются и закрывают лицо. Потому что невозможно это видеть и слышать, понимая свою полную беспомощность. Противный тонкий голосок внутри него зудел, что самое плохое, что грозит девушкам – это насилие, зато они останутся живы. А вот ему никто таких гарантий не давал, а значит, нужно молчать и не высовываться. Через несколько минут внутренней борьбы Лис сжал зубы и снова развернулся к ограде. Потому что кто-то должен смотреть и запоминать, для того, чтобы рассказать правду. Для того, чтобы потом у него самого даже вопроса не возникало – за что именно он сражается. И потому что трусость, даже разумную, нужно наказывать. Скованные руки снова сжали проволоку – на этот раз колючка впилась в ладонь, но Лис даже не заметил.
Платье было разорвано, от груди – словно ножом рассечено. Грудь у светловолосой была небольшая, туго налившаяся, и сейчас ее мяла темная от въевшейся пыли рука.
- Сейчас мы вам покажем, что такое настоящие мужики.
- … Не ори, дура…
- Пусть орет, мне аж сладко делается… сейчас еще подружку пощупаем…
- Нравится, сучка? Выебем вас напоследок, все равно потом только в расход пускать…
- Господин офицер же сказали…
- А мне срать на господина офицера. Он же не знал, что мы ебать их будем. А после – только в расход.
- Всех?
- Всех не всех, а этих – точно. Если не затрахаем, так придется пристрелить. Ох, горячо у нее там… пощупай.
Лис сглотнул. В ушах зазвенело, словно он слишком круто потянул на себя штурвал и кровь прилила к лицу. Несколько секунд он ничего не слышал, только видел, как открывается рот у светловолосой девчонки, как болезненно морщится вторая, брошенная на колени, как сползает по белой ноге порванный чулок. А потом чуть отпустил штурвал, давая себе вздохнуть.
- Руки! – заорал он. – Не смейте их трогать, скоты!
Обернулись все – и раззадоренные насильники, и девушки, и пленные. Лис повторил, но уже тише:
- Не смейте их трогать. Только с женщинами воевать можете?
Тот, который предлагал «насрать на господина офицера», заинтересованно подошел ближе. Сунул руку через ограду и легонько толкнул Отто в грудь.
- Мы не воюем. Мы их выебать хотим. Ты будешь вместо них зад подставлять, господин офицер?
Он сплюнул. Светловолосая, зажав обрывки платья на груди, смотрела на Лиса. У нее был высокий лоб, пряди волос из растрепавшейся прически падали на него, а поперек брови тянулась тонкая царапинка. А еще Лис ясно видел на нем ровное, круглое отверстие, полное темной стылой крови. Там, куда скоро войдет пуля.
- У меня мама дома, - неожиданно ровно сказало девушка, переводя взгляд на своих мучителей. – Отпустите меня. Пожалуйста. Отпустите нас. Вы же… ну вы же люди!
- Отпустите их, - повторил за ней Лис. Высота была набрана, теперь он держался лишь за счет удачи и крыльев. – Отпустите их всех. Гражданских. И тогда да, я сделаю то, что вы хотите. Слово офицера.
- Ганс, офицериков сказали пальцем не трогать без приказа, - тихо прошептал второй солдат. – Их сортировать будут, кто нужен…
- Так что же, - медленно, словно пробуя на вкус открывающуюся перспективу, протянул Ганс. – Господин офицер вон, сами хотят, чтобы их приласкали. Я правильно понял?
Лис кивнул, продолжая смотреть на девушек. Ни о чем другом думать сейчас было нельзя. Даже хвататься за спасительную соломинку, что держать слово, данное обнаглевшим скотам из Сопротивления, он не обязан. У него просто не будет выбора, он его уже сделал, отвлекая огонь на себя.
- Да. Но сначала они все уйдут, - повторил он. – Все гражданские, кого вы здесь удерживаете.
продолжение. Разумеется, его никто не благодарил – женщины, услышав приказ, торопливо поднялись и, поминутно оглядываясь, быстро двинулись к дороге. Светловолосая шла последней, спотыкаясь – ее туфли остались валяться на траве, там же, где один чулок. Лис, которого вывели уже за ограждение, смотрел в напряженные спины идущих, думая только о том, что хорошо бы им двигаться чуть поскорее. Пока победители не передумали. Пока мысль унизить и смешать офицера с грязью, забавляет их больше, чем возможность пострелять по живым мишеням.
Когда они действительно ушли – во всяком случае, отошли достаточно далеко, чтобы их не смогли догнать, Лис обернулся. Он надеялся, что угроза воспользоваться им вместо женщины была несерьезной, не станут же они это делать вот так, посреди поля, постесняются своих же. Но изобьют наверняка, а защищаться в наручниках почти невозможно.
- Ну что, господин офицер, баб вы выгнали, не терпится, значит, крепкого хуя попробовать?
Лис не успел ответить, его толкнули в спину, сбивая с ног. Он упал, неловко вытянув руки, удар о землю выбил воздух из груди. Он хотел подняться, но не успел – его прижали, на руки, чуть повыше браслетов, наступил один из солдат, лишая Отто возможности двигаться. Штаны стянули вниз, обнажая ягодицы, шершавая, жесткая ладонь тут же облапала их, так же, как только что тискала девицу за грудь. Лис дернулся вперед, но его схватили за ноги, за щиколотки в вязаных шерстяных гетрах. Наверху холодно, и в «Лютце» сильно дует по низу, так что многие летчики носили под обувь вязаные носки или гетры, игнорируя требования единой формы. Он задергался, извиваясь всем телом, насколько позволяла ограниченная подвижность.
- Держи суку…
Над ним пыхтели, наваливаясь сверху, прижимая к земле. Сильно пахнуло застарелым потом и нестиранной одеждой, Лис отвернулся в сторону, утыкаясь носом в собственный рукав. Его начало тошнить, но не от запаха, а от запоздалого ужаса и омерзения, внутри все скручивалось в тугой узел. Он представлял, на что соглашался, но не думал, что это будет ТАК. Надеялся, что в последний момент опомнятся, что удача, как всегда, сыграет на его стороне. Звякнула пряжка ремня за спиной, и в ему ногу ткнулось что-то горячее, тугое, влажное. Потом еще раз, но чуть выше, потом пропихнулось между ягодиц. Лис снова дернулся, судорожно пытаясь уйти от этих тычков.
- Да держите вы его… - удар кулака в поясницу прибил его к земле, боль была такая, что Лис приглушенно взвыл. – Булки такие белые, нежные… и дырка вон узкая, хрен всунешь.
Жесткие пальцы с коротко остриженными ногтями впились в его ягодицы, раздвигая их, кулак второго солдата снова предупредительно опустился на поясницу, лишая возможности дергаться. Лис коротко, часто дышал, переглатывая тошноту, глаза были крепко зажмурены. Хриплый, каркающий звук, потом плевок обжег кожу и медленной тягучей каплей пополз вниз к промежности. В него снова ткнулся член, на этот раз точно, солдат, хрипя и тяжело дыша, начал вдавливать его внутрь. Лису казалось, что его рвет на части, и он попытался отползти вперед, избегая этого чужеродного, которое пихалось и толкалось в него. Пальцы еще сильнее растянули ягодицы в стороны, облегчая вход, и Лис почувствовал, как раздирая все внутри него, член все-таки втиснулся в его зад. Живот насильника после двух кротких поступательных движений плотно прижался к его спине, и тот замер на мгновение.
- Тесный! – поделился солдат с товарищами. – Я щаз быстро, мужики, тут бля, кончить можно сразу, в такую жопу.
Лис его почти не слышал, продолжала накатывать тошнота, и боль дергала короткими рывками, отдаваясь в поясницу и потом судорогой в мышцы ног.
- Понеслась, - сказал тот, кто сейчас лежал на нем и качнул бедрами, чуть вынимая и снова засаживая до упора. Лис вскрикнул глухо, сжав зубами рукав куртки. Его теперь толкало вперед, с каждым движением в его заднице, живот елозил по земле и сухой траве. Собственный его член и яички поджались от боли, но все равно Лис чувствовал, как стебли и камни царапают и впиваются в кожу.
Несколько бесконечных минут – две или три, насколько он мог определить, прошли в молчании. Борец за равенство и свободу пыхтел ему в шею, бедра его работали четко, как поршень у мотора, с каждым толчком вбивая в распростертое под ним тело новую волну боли. Лис больше не дергался, он лежал, прижавшись щекой к земле, смотрел на темный, влажный отпечаток своих зубов на рукаве куртки и мысли у него были неясные, рваные, без начала и конца. Потом ему начало казаться, что его здесь нет, точнее, он находится в двух разных местах. Он старательно создал у себя эту иллюзию, пытаясь разделить сознание, как во время боя, когда страх и паника мешают сосредоточиться. Теперь его было два, один из них уже был сбит и повержен, а второй еще держался в воздухе. Ровно гудел мотор, светляк бился в своем фонаре, и весь его фанерный самолетик - это был он сам, с раскинутыми напряженными руками, и это его мягко держало небо. Боль и тошнота, грязь и унижение тоже остались внизу, пусть и на время. Но он получил передышку и понял, что небо по-прежнему готово его принять. Любого.
Его потянули за волосы, заставляя приподнять голову.
- Рот открой. А то я не дождусь, - перед ним на коленях стоял давешний часовой, лопоухий и тощий, правда, уже без винтовки. Сменился, значит… За его плечом маячил еще один солдат, именно он дергал Лиса за волосы и подбадривал молодого товарища. Лис ничего не сказал, только зубы сжал сильнее. Тогда молодого отпихнули в сторону, волосы потянули сильнее, а перед лицом мелькнуло серое солдатское белье. Веревка подштанников была развязана, в прорези торчал короткий темный член.
- Рот открой, сучка, - задушевно сказал солдат. Лис сплюнул, тогда его с силой приложили щекой о землю, снова приподняли – Будешь сосать?
- Оставь, Хорь. Я сейчас тебе место освобожу, в зад-то ебать слаще, чем в рот. И зубов там нет.
- Пойдет.
Его волосы отпустили, подштанники убрались в сторону, снова вернув Лису возможность дышать. Сзади ускорились, и боль стала постоянной.
Ясь Дитта, он же Стальной Ясь, трясся в кузове грузовика. Это было не пыткой, а привилегией, хотя сам Ясь предпочел бы для передвижений лошадь. Быстрее, тише, и не так чадит. Но грузовик был всего один на весь участок фронта, его мотор грохотал так, что слышно было на пару миль окрест, и прибывшие в нем уже должны будут вызывать уважение. А значит, приходилось терпеть.
Как только они въехали на поле, преодолев невысокий холм, Ясь оперся руками об борт и выпрыгнул, не дожидаясь остановки. Конечно, водитель потом ему выскажет, что нужно было сидеть спокойно, пока он обойдет машину и откинет для него борт, но плевать. Он не генерал на войсковом смотре, он комиссар Народной армии, не следует перенимать у скинутых с постов офицеров их привычки.
Пока водитель глушил мотор, Ясь огляделся. Дым, чад и пыль, клубившиеся вокруг их автомобиля, разъедали глаза и мешали понять, что тут вообще происходит.
- Товарищ комиссар, нету баб-то, - растерянно сказал водитель, который видел куда лучше Яся, потому как стоял на подножке и смотрел через очки-консервы. – Вон оцепление, бойцы стоят, вон пленные, где положено. А никаких баб не вижу. Соврал Пауль, отпустили они их, соответственно распоряжению. Значит, машину снова заводить, дальше поедем?
- Погоди, - отмахнулся Ясь. – Я сейчас схожу туда, парой слов с Тимо перекинусь, потом поедем. Успеется еще. А баб – ну, им повезло, если правда отпустили, а не в овраге постреляли.
Водитель заметно сник, запускать остывший мотор, да еще и без светляка куда сложнее. Ясю его печаль была понятна, но разделять ее он не собирался – у каждого свои заботы. А он должен увидеть Тимо, выслушать доклад, убедиться, что женщины с укреплений действительно отпущены в город и забрать новые списки пленных. Вряд ли среди тех окажутся энергетики, но приказ есть приказ, он должен проверить. Возиться с военнопленными Ясю не хотелось, у него было к ним слишком много личных счетов, для того, чтобы хорошо выполнять эту работу. Но его назначили, он согласился.
Идти было совсем недалеко, чуть спуститься под горку, и вот он лагерь. Женщин и правда, видно не было, как и оврага, куда могли бы побросать тела, найдись среди бойцов Сопротивления кто-то не в меру ретивый. Но какая-то неправильная возня все же имела место быть – недалеко от ограждения кого-то то ли били, то ли… Ясь ускорил шаг, хоть нога и болела все сильнее, с самого утра, но он постарался не думать об этом.
Подходя ближе, он сперва подумал, что отпустили не всех женщин. Несколько человек стояли кругом, удерживая кого-то на земле, вверх-вниз дергался белый зад одного из бойцов. От того, кто был под ним, Ясь видел только короткие рыжие волосы, и бессильно вцепившиеся в землю пальцы. Стриженая баба? Почему тогда в наручниках?
- Что здесь происходит? – громко спросил он, остановившись в метре. Участники были так заняты процессом, что его шагов не слышали, но сейчас вздрогнули, шарахнулись в сторону. Не двинулся только тот, что был занят больше всех, он лишь остановился и поднял на комиссара мокрое от пота лицо.
- Господин комиссар… а мы не ждали. Отдыхаем вот.
Ясь посмотрел на того, в чей зад так легко въезжал член бойца. Куртка из рыжей кожи, задранная до середины спины, спущенные штаны – армейские, из дорогой ткани, и ботинки тоже дорогие, не солдатские опорки. Лица не видно – лежит ничком, в волосы набилась земля и сухие листья. И не двигается, несмотря на то, что стоит Ясь совсем рядом.
- Вы вообще охуели? – спросил он, постепенно повышая голос. – Что происходит? Вы офицера имперского решили уморить таким способом? Отставить! Привести себя в порядок, с кем вообще разговариваешь! Тимо где?
Солдат понял, что все серьезно, и нехотя поднялся, заправляя хозяйство в штаны. Имперец тут же перекатился на бок, поджимая колени и руки к животу. Дышал он тяжело – было видно, как ребра ходят ходуном. Задница у него была белая, на ней багровыми пятнами проступали следы пальцев. Ясю показалось, что и пятна крови там тоже были. Он заставил себя отвести взгляд, и не разглядывать так откровенно, далась ему эта офицерская жопа. Боец, видимо, тоже что-то такое разглядел в лице комиссара, что решил объяснить ситуацию сам:
- Вы не думайте, господин комиссар…
- Какой я тебе господин?
- Извиняюсь, товарищ комиссар. Мы его не насильничали, господин офицер сам вызвался. Мужики все свидетели.
Ясь недоверчиво покачал головой, глядя как «доброволец» корчится на земле, пытаясь то ли подняться, то ли отползти подальше. Потом отвернулся, снова глядя на солдата.
- Имя?
- Чье, его? Я не знаю, мы не допрашивали, приказа-то не было.
- Твое.
- Хорь… Яков Толта.
- Ты меня за идиота держишь, Яков? Сказано же было – без приказа не трогать никого, по морде не бить, не своевольничать и так далее.
- Товарищ комиссар, мужикам после боя расслабиться нужно. Как иначе-то? Мы тут этих сучек городских прижали немного, а господин офицер предложили себя вместо бабы. Ну как было отказаться? Это же прямо пропаганда – для молодых старались.
Ясь на мгновение закрыл глаза. И не объяснишь ведь, почему нельзя. После всего, что эти люди сделали с его страной и народом, получить член в задницу – самое легкое из того, что они заслужили. Но мародерство и самосуд поощрять нельзя, иначе начнется полный хаос. Да и этого рыжего, вступившегося за женщин, было жаль.
- Я сам вызвался, он не врет, - послышался голос из-за спины. Ясь удивленно обернулся. Рыжий стоял, чуть пошатываясь, и пытался скованными руками застегнуть пуговицы на штанах. Лицо молодое, кожа обветренная, загорелый нос облез. На щеке и лбу свежие ссадины – красные капельки часто-часто проступают сквозь черную грязь, забившуюся в царапины. Хорошо его лицом об землю повозили.
Несколько секунд они втроем молча смотрели друг на друга. Ясь силился вспомнить, где он видел это лицо, а Хорь, надо думать, размышлял, принимать ли неожиданную поддержку от классового врага. Рыжий же сумел кое-как застегнуть штаны и теперь смотрел куда-то сквозь Яся, сжав губы в тонкую линию. Комиссар мельком отметил, что пуговицы на ширинке все целы, значит – расстегивали, а не рвали. Видимо, не врут.
- Имя, звание, - спросил Ясь. Интересовало его совсем другое, но и это не помешает. – А ты, Яков, кругом шагом марш, позови Тимо, и пусть он списки захватит.
- Капитан Отто Айсторн, - после нескольких секунд молчания сказал рыжий и сглотнул. – Первый авиационный отряд Имени Его Императорского Высочества.
Он так и произнес, Ясь прямо увидел все заглавные буквы и поморщился. Поперек горла это все стоит давно.
- Летун, значит. Сокол его высочества, низложенного вместе с тираном-отцом. Ясно. Поедешь со мной.
Капитан Айсторн пожал плечами и молча отвернулся, словно собственная дальнейшая судьба его мало волновала. Подошел народный командир Тимо Каллер, бывший пехотный унтер-офицер. Мельком глянул на рыжего Отто, словно определяя на ходу, не ждут ли его лишние проблемы, потом за руку поздоровался с Ясем. Отдавать честь в народной армии принято не было, Ясю это не нравилось, но он никогда не настаивал.
Он передал Тимо последние распоряжения из Временного Штаба, забрал списки пленных на двух листах. Там были почти все, кроме тех, что отказались называть свои имена, но на этих местах Тимо аккуратно поставил прочерк.
- И этого я забираю, - Ясь небрежно ткнул пальцем в капитана. – Пиши здесь, что Отто Айсторн под конвоем покинул лагерь по особому распоряжению комиссара Дитта. Число поставь.
Яков Толта услужливо нагнулся, подставляя спину, и Ясь размашисто расписался на приказе, поставив сверху спецзнак «Секретно».
- Если прижмут, на уровне высшего комитета, покажешь приказ. Всем остальным отвечай, что знать ничего не знаешь. Ясно?
- Так точно, - по армейской привычке ответил Тимо, пряча бумагу во внутренний карман. – Сразу его забираете?
- Сразу.
и еще немного
Машина, подскакивая и грохоча, ехала через поле к дороге. Вернее, пробиралась, лавируя между ухабами, объезжая канавы и ямы. Отто Айсторн хватался скованными руками за борта, и морщился при каждом резком толчке. Он сидел неловко, боком, перенеся вес на ноги – во-первых, иначе невозможно было держаться, а во-вторых, как подозревал Ясь, нормально сидеть тот сможет нескоро. Не верить же похабным брошюркам, невесть кем распространявшимся по окопам, что жарить друг друга в зад – любимое развлечение господ офицеров. Брошюрки иллюстрировались столь же похабными, хоть и достоверно выглядящими рисунками. Нашелся же умелец среди народа… Пропаганда, мать ее.
Сам Народный комиссар упирался ногами в противоположную скамью, а руки раскинул, крепко держась за борт, и мог сохранять некое подобие достоинства, даже когда автомобиль заваливало на склоне или швыряло на очередной кочке.
Наконец, они выехали на дорогу, изъезженную повозками, редкими автомобилями, разбитую колесами орудий, и грузовик пошел ровнее. Мотор все равно грохотал, из трубы валил едкий дым, но можно было не опасаться, что вылетишь из кузова на каком-нибудь крутом ухабе, несмотря на особые полномочия и комиссарское звание.
Теперь Ясь мог, как следует, рассмотреть свое приобретение. За каким чертом ему понадобилось забирать этого авиатора, он не знал пока. Порыв, минутная слабость. Давить нужно такие слабости, а не потакать им. Как будто длинные пальцы рыжего, бессильно царапавшие землю, одновременно поранили, впились во что-то у Яся внутри. На самом деле, правильно он его забрал. Не слабость это, а разумный расчет. После того, что там произошло, нужно было либо этого капитана стрелять, либо Тимо вместе с Яковом Толтой. А стрелять в безоружных пленных Ясь пока не успел привыкнуть. Так что все правильно. Офицера можно допросить. Конечно, авиаполк принца дислоцировался черт знает где, в подавлении восстания участия не принимал, за исключением последних дней, и вряд ли его летчики располагают нужной информацией, но кто знает.
Отто, словно почувствовав его взгляд, поднял голову. Губы плотно сжаты и кривятся, на лице читается только презрение. Прозрачные почти до бесцветности голубые глаза смотрели сквозь, как будто капитан Айсторн не считал Яся хоть сколько-нибудь достойным объектом. Ясь такие взгляды знал слишком хорошо. Господа офицеры солдат даже по мордам бьют, не снимая перчаток, чтобы руки ненароком не испачкать. От посетившего Яся мимолетного сочувствия не осталось и следа. Он трясся в машине, глядя в исказившееся от ненависти лицо классового врага, и размышлял о том, стоит ли бить связанного. Ударить сейчас так, чтобы разбить губы, чтобы тот кровь слизывал и утирался, разом запомнив, кто теперь новые хозяева этого мира.
А потом, когда Ясь уже почти решился, если не ударить, так хоть обматерить, Отто побледнел еще больше, зажал рот рукой и согнулся вдвое, в судорогах приближающейся рвоты. Пришлось стучать шоферу, чтобы остановил машину, а потом хватать капитана за шиворот, перегибать через борт грузовика и держать, чтобы не упал. Пахло отвратительно, этот запах и звуки привели к тому, что Яся чуть не вывернуло рядом. Потом Отто как-то обмяк, позволил затащить себя обратно, и некоторое время сидел, привалившись к борту и закрыв глаза. Потом начал вытирать рот обшлагом рукава. Звякала цепочка наручников.
- Можно ехать? – спросил Ясь, морщась от брезгливости и нелепой, неуместной жалости. Это ж как его тошнило-то всю дорогу в тряской машине. Терпел все это время, значит.
- Да, - хрипло сказал Отто. – Все в порядке.
В порядке не было. Пока ехали, он еще не один раз переваливался через борт, в мучительных позывах. Рвало желчью. Ясь, уже сто раз пожалевший, что вообще связался, начал думать, не больной ли попался офицер. Черт его знает, может это чума желудочная, или еще что. Ерунда, конечно, не бывает чумных офицеров, они все по госпиталям лежат, а этого же прямо из аэроплана достали. Каждый раз после очередного приступа Отто выдавливал из себя «Все в порядке», и каждый раз ошибался. Последние несколько километров он уже не сидел, а лежал, скорчившись на дне кузова и прижав руки к животу. Ясь уже думал, было, снять с него наручники, но потом решил, что это слишком. Он и так слишком много с ним возится, да и ключ непонятно где.
Мотор молчал. Лис понял это не сразу, почему-то некоторое время ему казалась совершенно правильной и уместной эта звенящая тишина. Крылья вздрагивали, скользя по воздушным потокам, солнце касалось его виска мягким теплом, и тишина, тишина была такой абсолютной, что Отто старался не дышать, чтоб не нарушить ее. Потом он некстати вспомнил про молчащий мотор, и «Лютц» тут же, словно опомнившись вместе с ним, начал падать, закручиваясь в штопор. Отто откинулся в кресле, вцепился пальцами в борта и закрыл глаза.
Потом открыл, так и не дождавшись удара. Было темно, где-то еле слышно тикали часы. Собственное тело казалось тяжелым и неповоротливым после того, как он только что легко парил в небе на раскинутых крыльях. Лис с трудом разлепил губы, облизнул их – шершавые, сухие, словно покрытые коркой. Он все прекрасно помнил, весь вчерашний день, только не знал, где находится. Последний час или минуты поездки превратились для него в болезненный, мутный, тяжелый полусон полубред. Кажется, они приехали в какой-то дом… имение или загородную усадьбу. Зачем новой власти загородные усадьбы? Или это личная собственность комиссара? Хотя… теперь слова «личная собственность» не значат ничего. Он вспомнил, как темные, загорелые пальцы рванули с его куртки серебряный значок. Все принадлежит народу.
Постель, на которой он лежал, была чистой и жесткой от крахмала. Он чувствовал особый, правильный запах чистого белья, который успел позабыть за последние месяцы – их полк перебрасывали с места на место, жить приходилось все чаще в палатках, там не до выглаженных простыней. Отто поднял руку, посмотрел на запястье. Браслета не было, но на его месте багровым, опухшим кольцом темнел кровоподтек. Как сняли наручники, как его уложили в постель, Лис тоже не мог вспомнить. Возможно, он просто потерял сознание, потому и не помнит.
Он огляделся. Сквозь темноту проступали неясные очертания мебели в белых чехлах, гардины подвязаны наверх, открывая белесо светящиеся окна. Запаха пыли он не чувствовал, значит все это сделано совсем недавно. Кто-то убрал все, закрыл мебель и оставил этот дом. Правильно сделал, самое время.
Саднило лоб и щеку – Отто начал чувствовать это только сейчас, как будто тело и боль в нем просыпались не сразу. Он пальцами прикоснулся к виску, провел ниже, ощупывая спекшуюся коркой кровь и припухшую, воспаленную кожу. Умывать его никто не стал, значит. Равно как и переодевать – он был просто раздет до белья и уложен в постель. Отто поискал глазами свою одежду, и нашел ее: небрежно брошенная на зачехленное кресло куртка, штаны – одна штанина свешивается на пол, под креслом ботинки. Комиссар Народной армии раздел его и уложил в постель? Это никак не вязалось у Лиса в голове с его представлениями о Народной армии вообще и ее офицерах в частности.
Очень хотелось пить, но звать кого-либо Отто не решился. Еще неизвестно, кто может прийти. Он сел, кусая губы и морщась от боли в разбитом теле. Помедлил немного, пытаясь понять, сможет ли встать, а потом спустил ноги на пол, выпутав их из-под одеяла. По полу тянуло холодом, в комнате вообще оказалось холодно – наверное, топить здесь перестали тогда же, когда его оставили хозяева. Неслышно ступая босыми ногами по ледяному, скользкому от мастики паркету, Лис обошел комнату. Он надеялся, что где-то здесь может быть оставлен графин с водой. Графина не было, зато он нашел дверь – двойная, с глухими филенками, она вела в соседнюю комнату или в коридор.
В детстве он иногда предпринимал такие вот экспедиции по ночному дому. Они тогда жили в Ларстаде, в большом старом двухэтажном особняке с фахверковыми стенами и черепичной крышей. Под крышей и в мансарде лепили свои гнезда ласточки, в щелях рассохшихся оконных рам прятались мелкие букашки, а ступеньки, ведущие наверх, скрипели каждая на свой лад. Отто научился ходить по ним так, чтобы не просыпалась мать. Он, в длинной ночной рубахе, пробирался из комнаты в комнату, иногда вздрагивая при виде темнеющего впереди шкафа с кем-то отворенной дверцей или воя ветра в трубе.
Сейчас у него не осталось ни тех шкафов, ни скрипучих ступенек, ни ласточкиных гнезд в мансарде. Вдова полковника Айсторна продала старый дом еще до того, как началась война с Ривией, и ее сын отправился на фронт. Отто понятия не имел, цел ли особняк сейчас, и даже не знал, взяла ли Народная армия Ларстад. Точнее, теперь нужно говорить «освободила» Ларстад.
Он поморщился, как от зубной боли. Потом решительно взялся за медную ручку двери и потянул ее на себя, готовый услышать окрик часового или получить удар в лицо. Дверь мягко, без скрипа, поддалась, провернулась на заботливо смазанных петлях. Отто, щурясь от света керосиновой лампы, шагнул в проем.
продолжение от 7 октября
Эта комната казалась более обжитой – хотя часть мебели так же была завешена, спрятана от пыли под белыми складчатыми чехлами, но она была сдвинута в сторону, к дальней стене. Как будто молчаливая группа призраков в пыльных саванах стояла в полумраке, не в силах показаться в кругу света, но и не желая покидать дом. На столе горела керосинка – фитиль был сильно выкручен, высокое пламя дрожало в стеклянной колбе. Сам стол, массивный, на резных дубовых ножках, стоял посередине этого бывшего кабинета. Бронзовый письменный прибор, начищенный до блеска, электрическая лампа с зеленым абажуром, бумаги, бумаги, и… жестяная армейская кружка на обитой сукном столешнице.
Это выглядело странным, и Отто непременно задумался бы о том, как ни к месту она здесь… как и вся эта «новая власть» - такая же неуместная, дикая, неправильная... Забыв о том, что хотел сперва найти хозяина дома – точнее, не хотел с ним встречаться, Отто подошел к столу. Кружка была пустой, от ее когда-то мокрого донышка на сукне остались темные пятна. Он обернулся, пытаясь отыскать графин, но вместо этого увидел народного комиссара Дитта… Тот спал на жестком, обитом кожей диване с высокой резной спинкой, накрывшись своей курткой. Диван был короток, так что комиссару пришлось поджать ноги. Ни пледа, ни подушки тоже не было – тот как будто просто прилег на минуту и заснул. Отто отстраненно, как-то мельком, подумал, а не он ли занял комиссарскую постель. В другое время это бы его позабавило, но не сейчас. Он вообще двигался и думал, как во сне. Он посмотрел на бумаги, лежащие на столе. Длинные списки, фамилии, выведенные четким, летящим почерком. Вместо имени – первая буква и точка. Иногда две точки – если имя двойное. Это педантично выписанные точки его заворожили. Он взял в руку верхний лист и, развернув его к свету, внимательно вгляделся в список, пытаясь отыскать знакомые имена. Но буквы расплывались перед глазами. Зато он ясно видел жирные подчерки некоторых фамилий. Внизу страницы стояла размашистая резолюция: «Ликвидировать». Он отложил лист, не слишком беспокоясь, что бы тот лег как раньше. Взгляд упал на тяжелое пресс-папье из белого мрамора. Сверху оно блестело начищенной медью, вместо ручки – фигурка обезьянки в жилетке и цилиндре.
Отто, как во сне, коснулся обезьянки, сжал в руке. Края цилиндра врезались в ладонь. «Какая дурацкая, неудобная ручка»… Пресс-папье оказалось тяжелее, чем казалось, и приятно оттягивало руку.
Отто, тихо стараясь ступать босыми ногами на те половицы, что не скрипят, подошел к дивану и посмотрел на спящего комиссара. Тот лежал, отвернувшись лицом к спинке дивана. Наверное, ему слишком яркой казалась лампа, а прикрутить фитиль он почему-то не захотел. Отто, держа пресс-папье в руке, смотрел на стриженные по-военному волосы, на загорелое ухо, на казавшийся неуместно белоснежным воротничок гимнастерки. На виске была царапина – возможно, от бритвы. И Лис так ясно представил на нем вмятую, багровую рану, что на секунду подумал, что уже успел ударить.
Он стоял так, над спящим, бесконечно долго. Мыслей не было. Только какие-то мутные, рваные образы, где сменяли друг друга лица, голоса, звуки. Грохотал мотор «Лютца», ветер от винта бил в лицо. Девушка отчаянно подтягивала сползающий чулок. Дырка от пули на высоком белом лбу. Серебряный значок, исчезающий в чужой руке. А потом глухой, как со старой пластинки голос: «Я его забираю!». И руки, которые держали его над бортом машины. Часы отщелкнули минуту, и этот щелчок вернул его к реальности. И из этой реальности смотрели пустые глазницы смерти над провалившимся, улыбающимся ртом, полным талой воды. Тогда Отто нагнулся и с глухим стуком опустил пресс-папье на пол. Закончена для него война.
И в следующую секунду рядом упала отброшенная куртка, и сильный удар ногой в грудь выбил воздух, швырнул его к стене раньше, чем Отто успел понять, что происходит.
Комиссар проснулся так быстро, словно и не спал вовсе. Рывком сел на диване, глаза были ясные. Опасность для него была почти осязаемой, он чувствовал ее, разлитую в воздухе. Опасность была смертельной и пахла, как всегда, камфорным спиртом и горьким миндалем. Это ощущение прилипло к нему еще шесть лет назад, в тридцать шестом, когда он лежал в полевом госпитале в Варне. Госпиталь занимал уцелевшее крыло чьей-то загородной резиденции. Каждый день рядом кто-то умирал, каждый день приносили все новых и новых раненых – совсем рядом, на передовой, шло наступление. Кровавые бинты, крики, стоны, и смерть, осязаемая, разлитая в воздухе. А за окном шумело море и цвел миндаль, и розовые лепестки облетали на огороженную мраморной балюстрадой террасу.
Капитан имперских вооруженных сил, которого он за каким-то чертом вчера притащил в дом, валялся на полу у ближайшей стены и медленно, неуклюже поднимался, как будто не был до конца уверен, слушается ли его собственное тело. Ясь видел и пресс-папье, и бумаги, оставленные на столе, и приоткрытую дверь в комнату. Единственное, что ему казалось странным, как будто он находится не в реальности, а во сне – это то, что пресс-папье, выбитое из рук Отто, упало так беззвучно, и даже обезьянка не откололась от мраморного основания.
Он ожидал, что рыжий сейчас снова бросится, или хотя бы начнет защищаться, но тот сел, подтянул колени к груди и откинул голову назад, так что на горле под белой кожей проступил острый кадык. Ясь смотрел на него, а тот глядел куда-то в сторону, туда, где об стекло керосинки бились, пытаясь атаковать его слета, ночные мотыльки. Несколько обугленных трупиков тех, кому удалось пробиться, валялись на столе, среди бумаг.
- В том, что мы делаем – смысла не больше, - вдруг хрипло сказал рыжий. – Но мы все равно летим и бьемся, прекрасно зная, в отличие от бабочек, что за стеклом – никакого счастья и великого будущего нет.
Ясь молча поднял пресс-папье, и с тяжелым стуком поставил его на стол. От резкого пробуждения кружилась голова, яркий свет резал глаза, и он прикрутил фитиль. Айсторн перевел взгляд на него, потом на пресс-папье.
- Это все полумеры, - сказал он тихо, словно сам себе, а потом спросил: – Здесь есть вода? Очень хочется пить.
- Ты хотел меня убить, - зачем-то сказал Ясь, глядя на него.
- А что, не за что?
- Ну так надо было и тебя, суку офицерскую, не забирать с собой, а там повесить, - зло бросил Ясь. – Тоже есть – за что.
- Там было негде меня вешать, - сказал Отто. – Чистое поле, ни деревца. Бывший аэродром, там почтовики стояли.
Он медленно, трудно дышал и переглатывал, но слова старался выговаривать четко. Ясь смотрел на него пару секунд, а потом передумал его бить. Вот еще – марать руки. Он Народный комиссар, а не офицерик какой-нибудь, которому в удовольствие лишний раз по зубам врезать, раз ему такое право дано. Он развернулся и вышел, рассудив, что после такого удара в грудину рыжий быстро не поднимется. А он ведь еще накануне под раздачу попал. Ясь снова вспомнил распластанное на земле тело, задранную куртку, из под которой белела полоска незагорелой, нежной кожи – как у девки, дрыгающиеся ноги в гетрах и рыжих ботинках. Жухлую траву, набившуюся в пыльные волосы. И то, что он видел мельком, но запомнил яснее некуда – темный, покрытый влажным член, который въезжает между белых растянутых ягодиц. И тут же на коже – пятна от грязных пальцев, словно на дорогом фарфоре. Ясь постоял, прокручивая в памяти ту картинку, ему было очень противно и одновременно сладко об этом думать. Потом он вспомнил, за чем вышел, и набрал кружку воды из стоявшего в коридоре жестяного ведра. Можно было выгнать господина капитана на двор, к колодцу, но тот разутый и раздетый, простынет еще.
Дверь на улицу скрипнула, открываясь, и в щель просунулась голова рядового, Ясь не помнил его фамилию, а спрашивать еще раз было не с руки.
- А, это вы товарищ комиссар. А я думаю, кто там шастает, половицы скрипят. Может этот, пленный вылез.
- Это я шастаю, - сказал Ясь. – А ты на посту стоишь, забыл, что часовым разговаривать запрещено?
Он чуть отпил из кружки. Вода была холодная и с привкусом железа, то ли от ведра набрала, то ли колодец такой. А может и вся земля вокруг – уж железом ее нашпиговали за последние десять лет достаточно.
- Так я же с вами разговариваю, товарищ Дитта, – удивился солдат. – Вы же свой. И правила теперь новые.
Он был младше Яся, но не настолько, чтобы не успеть послужить при «старых правилах». Наверняка призван был год или два тому назад, когда империя бросала на затянувшуюся войну последние ресурсы. Новобранцы, плохо обученные, плохо вооруженные и плохо одетые, отправлялись на фронт эшелонами. Треть из них почти сразу возвращалась – без рук или ног.
- Часовой на посту не должен задом торчать на двор ни при старых порядках, ни при новых, - терпеливо разъяснил ему Ясь и потом рявкнул. – Встать ровно!
Солдат обиженно посмотрел на него, что-то пробормотал себе под нос и вернулся на свое место.
- Я ж только узнать хотел, будете вы заложника там… стрелять или вешать, или не будете, - сказал он из-за двери.
- Посмотрим, - ответил Ясь. – Разберемся революционным судом.
Он, хромая сильнее обычного, вернулся в бывший кабинет. После стылого коридора, протопленная комната показалась жаркой и даже душной. Ясь долго привыкал к тому, что где-то может быть постоянно тепло. Что можно все время топить печь – дровами ли, мебелью ли, и не крутиться, как у окопных костров и печурок – один бок жжет, второй мерзнет.
Отто сидел теперь на диване – откинувшись на высокую жесткую спинку, и на фоне потертой черной кожи казался бледным до синевы. Глаза у него были открыты и он напряженно смотрел на кружку в руках у Яся. Но ничего не говорил и руку не протягивал. Ясь обозлился. Он ему еще и подавать должен? Был бы он жестче сам по себе, вылил бы эту воду на пол, чтобы посмотреть, как у господина офицера изменится лицо. А может он даже пополз бы собирать мутные струи по пыльному паркету.
- Вот вода, - жестко сказал он и поставил кружку на стол. – Пей и проваливай, мне нужно работать, и некогда сейчас тобой заниматься.
Отто смотрел на него. Черная ссадина на щеке была обметана красным и припухла, так что один глаз у него казался меньше другого. Потом он встал, подошел ближе и, медленно, словно не верил до последнего, что там именно вода, взял кружку. А потом начал пить большими, жадными глотками. Ясь смотрел, как тот глотает, как дергается адамово яблоко под бледной кожей, и бездумно крутил в пальцах ручку.
- Спасибо, – наконец, выдохнул Айсторн. – Может, еще и покурить найдется?
Ясь хмыкнул.
- Сильно. Ничего, что я взбесившееся мужичье, трус и дезертир, классовый враг одном словом? Курево у меня просить фуражка не падает?
- Нет, не падает, - сказал Отто. – Значит, нет сигарет?
- Есть, - Дитта бросил на стол перед ним пачку «Роз Мари» и спички. Айсторн кивнул, вынул одну и, сунув ее в зубы, начал чиркать спичкой. Руки у него дрожали, а пальцы, похоже, не слишком хорошо слушались.
- Благодарю, - невнятно произнес он.
- Ты бы меня лучше благодарил, что я с инспекцией приехал на поле, - сказал Ясь, глядя, как тот медленно втягивает в себя дым.
Отто молчал, потом нехотя, медленно сказал:
- Да, наверное. Правда, я пока не знаю, что меня ждет, возможно, все стало только хуже. Но если это для тебя так важно – моя благодарность, то спасибо.
Он навал Яся на «ты» - для офицера по отношению к бывшему рядовому неудивительно, но того покоробило. Сам-то он имел право звать рыжего как угодно, пусть скажет спасибо, что жив до сих пор.
Отто сбил пепел в пепельницу, снова торопливо затянулся, словно боялся, что не успеет докурить. Не сочеталось его показное спокойствие с тем, как он это делал.
- Не страшно? – спросил Ясь. – Я же тебя могу стрельнуть прям сейчас. Повод всегда найдется.
- Умирать не страшно, - сказал Отто, затягиваясь. Губы у него тоже были разбиты, но кровь в трещинах уже спеклась коркой. – Вот жить иногда куда страшнее.
Он так и стоял возле стола, не садился, только смотрел не на Яся, а на пламя керосиновой лампы, словно там происходило что-то куда более важное.
- Скоро здесь будет очень страшно жить, – сказал он. – Куда там войне, на войне всегда знаешь, кто свой, кто чужой и что нужно делать.
- Вы свое отжили, - хмыкнул Ясь. – Хватит уже на чужой беде жировать.
Отто удивленно посмотрел на него, выдохнул дым.
- Вам будет жить страшно, - сказал он и с нажимом затушил окурок.
@темы: Тексты, Чужая война
-
-
11.01.2011 в 09:01-
-
11.01.2011 в 18:44И страшнее всего, что не сказка это, не выдумка, а самая настоящая реальность.
Мир тот же, что в "Талере для героя".
Капитан Ангел, прошу пардону за бестолковость.
-
-
11.01.2011 в 19:00Ш@покляк И страшнее всего, что не сказка это, не выдумка, а самая настоящая реальность. Я глажу свои кинки, а я - за суровый и беспощадный реализм, меня иногда Августа немножко в сторону фэнтези двигает, за что ей спасибо.
прошу пардону за бестолковость.
-
-
11.01.2011 в 23:18Что интересует здесь:
- в начале Лиса повалили на траву => он не делает это сам => гражданских не отпустили что ли? этим зажравшимся что, не нужен согласный на всё дворянин? или это у Лиса добровольность такая получилась? (мож, они предпочитают стиль садо?)
- с нетерпением жду появления господина офицера, на которого "срать" Гансу. =) (Это второй ГГ, нет?)Думается, он получит в своё распоряжение Лиса, качественно обработанного тремя Гансотоварищами, разгоряченными выпивкой и девочками. Надеюсь, он не станет к ним присоединяться (во всяком случае, сразу: пусть подлечит Лиса, проникнется чуйствами, тады можно =) А также надеюсь, что второй ГГ не спасёт Лиса "до" - какой же это "NC-17"? Или 2-й ГГ сам его жёстко отслэшит? (Он же ненавидит дворян, он просто должен их ненавидеть, так? =) (пойду придумывать ещё варианты...)
- (историческая справка) Сопротивление - это последователи Стрелков? Так сказать, продолжатели "славных традиций отцов и дедов" (среди которых могли быть и родители Талера)?
Жду новой дозы.
-
-
12.01.2011 в 02:11Сопротивление - это последователи Стрелков?
Ну да, собственно. Давно назревало. Верхи не могут, низы не хотят (или наоборот?)
Выложила продолжение. Послезавтра у меня снова дорога/самолеты, так что временно это все. потом видно будет, в каком настроении я домой вернусь.
-
-
12.01.2011 в 09:42"Кого не пугает - вэлкам под кат" (с) Радует - это про это. Не про изнасилование, конечно. Прошу прощения, если выразилась туманно. Имелось в виду: да, конечно, ура текстам Вашего авторства, и побольше их, побольше! Как-то так.
-
-
12.01.2011 в 18:19Спасибо за текст, захватывает.
-
-
12.01.2011 в 20:52С "добровольностью" после второго кусочка стало понятнее, и это хорошо! =)
Он надеялся, что угроза воспользоваться им вместо женщины была несерьезной + Надеялся, что в последний момент опомнятся, что удача, как всегда, сыграет на его стороне. - сколько же лет наивному мальчику? Хотя он же уже в звании капитана? Звание заслуженно или прилагалось к дворянскому титулу? =)
-
-
12.01.2011 в 21:07Звание заслужено - на войне растут быстро, 2 ступеньки это совсем немного. Начинал с лейтенанта. Лет ему 23-24 наверное. Ясь старше.
-
-
12.01.2011 в 21:53Капитан Ангел - один из немногих авторов в моей жизни, у которого изнасилование написано так, что на нем не хочется блевать или смеяться над некачественным наивным описанием. Реально хорошая работа, хорошее начало.
Но я терпеть не могу ждать, аррр.-
-
12.01.2011 в 22:10Мне ещё нравится то, что герой(-и) сразу очень живые. В них мгновенно "включаешься" и веришь им и в них. Хотя эти люди смогли Вам присниться в один день, кажется, что они подолгу вынашиваются в авторском сознании - в тексте всё запечатлевается так ярко, вплоть до малейших деталей: одежды, запахов, словечек. Просто Вы так живо и ярко их придумываете, что читать - большое удовольствие.
-
-
13.01.2011 в 14:02-
-
14.01.2011 в 19:19Я ваша навеки. Как вы... это ж...
-
-
29.03.2011 в 03:0723-24 наверное. Ой, блиииин. Хотя, наверное, именно в этом возрасте и могут вот так рискнуть собой - прикрывая совершенно незнакомых людей.
Относительно текста - сильный текст. Как обычно. Герои - живые. Как обычно. Что не как обычно - то, что любимый автор довел до слез. Реально. Допиши, пожалуйста. И пусть у мальчика все сложится хорошо. *угрожающе* а то покусаю.
Ш@покляк Пугать не пугает. Но как же пронзительно больно от таких вот победителей. И страшнее всего, что не сказка это, не выдумка, а самая настоящая реальность. подпишусь под каждым словом.
-
-
29.03.2011 в 12:27Допиши, пожалуйста. И пусть у мальчика все сложится хорошо.
Ну и спасибо. Немного продолжения есть уже, по чуть-чуть дописываю. Тяжелый он для меня...
Конечно, хорошо
-
-
29.03.2011 в 12:57Продолжения, действительно, хочется.
-
-
03.04.2011 в 23:50После того, что там произошло, нужно было либо этого капитана стрелять, либо Тимо вместе с Яковом Толтой. А стрелять в безоружных пленных Ясь пока не успел привыкнуть. ых.. а ведь в конечном итоге привыкнет- и в безоружных пленных стрелять, и не раздумывать, кого убивать - жертв насилия, или боевых товарищей, так сзать. Наверное, привыкнет. Если не привыкнет - ничего хорошего его впереди не ждет, кроме разве что осознания, что не стал сволочью..хотя, не уверена, что подобные победители вообще способны на моральные оценки, тем более оценки самих себя.
ЗЫ: Я очень переживаю за Лиса, да, и никаких теплых к чувств к Ясю испытывать сейчас не способна, вот после этого: Ударить сейчас так, чтобы разбить губы, чтобы тот кровь слизывал и утирался, разом запомнив, кто теперь новые хозяева этого мира. хотя, конечно, этот Ясь еще не самый плохой вариант.
Он пальцами прикоснулся к виску, провел ниже, ощупывая спекшуюся коркой кровь и припухшую, воспаленную кожу. Умывать его никто не стал, значит. кровь смыть, значит, оказалось ниже классового достоинства нового хозяина жизни? или просто в голову не пришло? ведь положил же на чистую кровать, снял одежду.
начал думать, не больной ли попался офицер. Черт его знает, может это чума желудочная, или еще что. рвота и тошнота может быть (а в этом случае, скорее всего, так и есть) реакцией на перенесенный сильный стресс. Не думаю, что авиатора могло укачать в машине.
-
-
04.04.2011 в 11:36-
-
04.04.2011 в 12:11-
-
04.04.2011 в 20:15этот Ясь еще не самый плохой вариант. Ну как минимум он приезжал, чтобы проконтролировать, отпустили ли гражданских. Так что да, есть и хуже ))
или просто в голову не пришло? там с водой заморочки свои ))) как раз пишу про это. Хотя не стал бы он его мыть все равно. Потому что нужно либо целиком... либо никак. От грязной физии никто не помирал еще, по его мнению )) Раздел, положил, - да. Как мужики с пьяными поступают - раздеть, сапоги снять, в кровать положить. Умывать и переодевать в чистое это уже перебор )))
реакцией на перенесенный сильный стресс. Оно и есть. Его до поездки уже тошнило сильно, от всего, что происходило, а в таком состоянии поездка только ухудшила. Так-то у летчика с вестибулярным аппаратом все отлично должно быть.
Спасиб за подробный отзыв, меня это бодрит )))
Kkay frumentumque спасибо.
-
-
04.04.2011 в 20:35Ясь как-то настораживает своей осведомленностью похабными брошюрками...
-
-
04.04.2011 в 20:38Ясь как-то настораживает своей осведомленностью похабными брошюрками...
-
-
24.04.2011 в 20:37Вот за что я безгранично вас с Августой уважаю и нежно люблю - это за ваши миры. Живые, яркие, реально жесткие - до жестокости. И все же в чем-то светлые и дарующие надежду.
Спасибо за то, что Вы есть.
Теперь о данном оридже. Гражданская война - время когда рушится неприкасаемое и, казалось, нерушимое. Страшное время... Отчаянные меры. И люди оказываются способны на поступки и эмоции, о которых и не подозревали. Вот и эти двое. Думаю, многое обнаружат в своих характерах, чего не знали раньше. Да и в окружающих...
Только пусть живы останутся, а?
Я уже их полюбила. И страшно за них...
-
-
24.04.2011 в 20:47Вот за что я безгранично вас с Августой уважаю и нежно люблю - это за ваши миры. Живые, яркие, реально жесткие - до жестокости. И все же в чем-то светлые и дарующие надежду. На самом деле этот текст мой, и Августа, прочитав, сказала что для нее уровень жесткости на грани. Так что она меня уравновешивает в нашем тандеме
Я уже их полюбила. И страшно за них... Яся вроде пока не за что любить )))
-
-
24.04.2011 в 21:22Текст реально незабываем.
Уровень жестокости... ну я уже говорила про времена. Берем к примеру, Феликса Дзержинского, абсолютного идеалиста, который по официальным документам выдержал месяц в карцере и три телесных наказания за то что вступился за совершенно постороннего человека, случайного соседа по камере. А назначили человека комиссаром ВЧК - и? Он буквально выгорел , потому что уровень жестокости оказался для него запредельным, а выхода не было.
Это так, пример.
И в данном случае (и тексте) жестокость оправданна. Без нее не поймешь многого.
Яся вроде пока не за что любить )))
Так я же его не люблю как идеал. Как героя люблю - живой, читать интересно.
-
-
24.04.2011 в 21:39-
-
24.04.2011 в 22:00А насчет "пишет хорошо" откуда знаете?
-
-
24.04.2011 в 22:04Разделяю мнение насчет "невесело". Когда выложу на СВ, посмотрю, удалось или нет. Или кто-то все равно напишет про изнасилование "ух, а еще будет?"
-
-
24.04.2011 в 22:07Когда выложу на СВ, посмотрю, удалось или нет. Или кто-то все равно напишет про изнасилование "ух, а еще будет?"
Как всегда и везде. Кто-то поймет, а кто-то расстроится, что нема любимого развлечения...
-
-
24.04.2011 в 22:14