[Mirdan]

Часть третья. Первые две ниже по дневнику.

Время помнить. Анайрэ

Песок был черным, смешанным с пеплом. Когда он упал навзничь, то видел только небо, тоже черное, мутное от дымной и пепельной взвеси, с багровыми отсветами. А потом, когда извернулся в попытке достать свой меч, тогда разглядел и песок. Внутри что-то ломалось, рвалось, кровь поднялась к горлу, а он смотрел на свой меч, сверкающий среди черного грязного песка и на свою руку в латной перчатке, которая тянется, тянется…
- А потом мне показалось, что она коснулась меня, - голос Финголфина глухой и хриплый, будто ему и здесь тяжело дышать. Он лежит – ну или ему представляется, что он лежит – на каменном полу в Чертогах. И говорит, впервые за все время проведенное здесь, решаясь заговорить о собственной смерти. Но и тут мысли сбиваются.
- Коснулась?
- Да. Вот так, - он кладет руку себе на грудь, потом касается лба. – И я больше не чувствовал боли. И не боялся. Я знаю, что я все это придумал, но тогда мне казалось, что это ее руки…
Холодные длинные пальцы, узкие ладони. Шелковые рукава платья скользнули по лицу. Он застонал, рванулся еще сильнее, уже теряя сознание, навстречу этим рукам, и почувствовал, что пальцы достали до рукояти меча.
- Я не могу дальше… - сказал он. Прижал ладонь к губам, потом посмотрел на нее, ожидая увидеть кровь, но ничего не было.
- Время пришло об этом говорить, - мягко сказал тот, кто стоял рядом.
- Не могу.
- Если хочешь жить, тебе придется рано или поздно говорить и о смерти.
- Я не знаю, чего хочу, - потерянно отвечает Финголфин.
- Тогда просто говори… о чем хочешь. - - туман, казалось, чуть отступил.
Он старался не думать о жене, слишком было тяжело. Иногда вспоминал мимолетные мелочи: как шелестело платье, как ее руки сжимали его руку, как она кружилась на площади Тириона, залитой золотым светом. Но никогда не вспоминал действительно дорого и важного. Пока он король, пока отвечает за всех, кто собрался в пределах крепости, кто ходит дозорами на линии осады, кто стоит крепостями между гор, холмов и лесов, он не может позволить себе быть слабым и хоть на минуту вспомнить о том, как не хотел он уходить из Тириона. И оставлять дом.
Несколько раз она ему снилась. Чаще всего во льдах, когда они все спали, прижавшись друг другу и кое-как натянув между глыбами торосов полотнища шатров. Тогда ему вдруг становилось тепло и он видел, что она лежит рядом, разметав темные волосы по подушке и смотрит на него. Или сидит на краю кровати, с букетом васильков на коленях и тянет его за руку:
«Просыпайся…»
Такое было лишь один раз и Финголфин, проснувшись, увидел, что торосы у которых они остановились на отдых, начали двигаться, а черная вода ползла на лед все ближе и ближе к спящим.
Потом она снилась все реже, это вообще оставалось где-то глубоко в прошлом, к которому, как он ясно понимал, возврата нет… В ту страшную ночь, когда они прощались и она стояла перед ним, растерянная, оглушенная горем, а он все пытался согреть ее руки и хоть как-то объясниться, он уже тогда знал, что не вернется. Но и то, что навечно расстаться они просто не смогут, знал тоже. С первых дней и до последних Анайрэ и была частью его жизни.
Хрупкая, нежная, легкая в танце, она казалась ему главной драгоценностью их дома и Тириона. Когда все начало рушиться, когда появились первые тревожные слова и мысли, он все пытался оградить ее и защитить от этого, пока не оказалось, что сам нуждается в защите и опоре. И только от Анайрэ он готов был ее получить. Она оказалась сильной и смелой, она была куда спокойнее, чем он или просто лучше умела держать удар. И в самые тяжелые дни она была рядом… пока он ее не оставил. И даже в памяти своей не оставил ей места, до самого последнего дня. Тогда тень этой памяти, тень его жены, пробилась через страх, кровь, огонь и боль, в ущелье перед воротами Ангбанда.
- Умирать вообще очень страшно, - сказал Финголфин, хотя понимал, что майа Намо знает о смерти куда больше него. – Но тогда я уже не боялся. Я был не один…
Пальцы сжали рукоять меча, он ударил снизу вверх, без замаха, просто всадил клинок в щель между доспехами. По рукоять. Хлынула черная, густая кровь и горы содрогнулись от крика Врага.
По лицу Финголфина последний раз скользнул шелком рукав ее платья, и он просто сделал шаг за ней следом. Необратимый и единственно теперь возможный путь к возвращению домой. Мир исчез, сгустилась тьма… позади осталось ущелье, черный песок и его собственное изломанное тело.
Финголфин застонал, судорожно вздохнул. И в этот момент он понял, что разговор, которого он так страшился и воспоминания, которые и в Чертогах причиняли ему боль, остались позади. Он по прежнему лежал на полу, тяжело дыша, лицо было мокрым не то от слез, не то от крови. Но все осталось в прошлом. И смерть и память о ней.
- Ты хочешь вернуться? К своей жене?
- Да… да!
Их дом, светлый даже в сгустившейся вокруг тьме. Анайрэ, стоящая в проеме двери, глядящая им вслед. Он сказал ей тогда «Я вернусь, так или иначе». А по-другому просто не может быть.

@темы: про эльфов, Тексты

Comments

[vinyawende]

Mirdan, все три зарисовки хороши и берут за душу, но это прямо особенно пронзительной получилась, на мой взгляд. Очень здорово!

[Mirdan]

vinyawende, спасибо. Правда, все больше и больше мрачняка какого-то. Осталась последняя, про Индис

[vinyawende]

Mirdan, так это же после смерти происходит, и какой смерти еще... мрачняк вполне оправдан, я думаю.

О! Про Индис тоже будет! Это замечательно)

[Mirdan]

vinyawende, ну хотелось про всю семью. Но с Ириссэ мы почти не играли, она уехала по необходимости, а Аракано та был такой и делал такое, что мне проще считать, что его не было вообще

[Хаэнара]

Правда, все больше и больше мрачняка какого-то.

Так должно быть. Это нужно пройти, нужно пропустить через себя, выпустить...держать в себе такое нельзя.

[Mirdan]

Хаэнара, "смесь санатория и психушки" )))

[Хаэнара]

Mirdan, оно самое, ага.)))

[ryttare]

Какая-то часть меня хочет абстрагироваться от всего этого, потому что страшно и очень больно.

Но как же хорошо, что в сентябре все это заверте..)

[gondolinde]

Очень сильно. И живо. И верится.