[dinkk]

Не могу сказать, что не прошло и года. Прошло. Зато я это дописала, наконец. Четвертая часть "баек из склепа" про Нолофинвэ и Мандос. По итогам Непокоя и других наших игр, на этот раз посвящается lalwen_day
Предыдущие части здесь:
dinkk.diary.ru/p215628533.htm
dinkk.diary.ru/p215637804.htm
dinkk.diary.ru/p215650678.htm

- Это все. Мне больше нечего сказать… про Финвэ.
Последнее слово, сказанное вместо «отца», получилось само. И отозвалось горькой болью где-то внутри. Он уже привык, что здесь слова и мысли это самое важное. И боль от них может быть настоящей, и исцеление от этой боли. Пока было все плохо. Он сидел на полу, подтянув ноги к груди и обхватив их руками, как ребенок.
Видимо, прозвучало убедительно. Тот, кто с ним говорил, настаивать не стал. Проскользнул мимо еле заметным ветерком. Казалось, даже край одежды коснулся лица. И что-то было в этом прикосновении такое забытое и знакомое, что сердце сжало. Летящий край шелкового платья. Быстрые, легкие шаги. Нежные, тонкие, но сильные руки, в его собственных ладонях. Это все привиделось лишь на мгновение, но этого оказалось достаточно и Нолофинвэ неожиданно для самого себя произнес:
- Зато я могу говорить про… - он хотел сказать «Индис», но здесь мысли были скорее разума и прозвучало иное: - аммэ.
- Можешь?
- Хочу…
Он вдруг почувствовал, что дрожит, судорога пробегает по… тела у него в Чертогах не было, но ощущения были настолько явными, что, кажется, даже собеседник заметил, что что-то не так.
- Я должен был говорить о ней раньше. Но мне страшно. Есть три… три женщины, которые делают меня сильным. И они единственные, рядом с кем можно быть… слабым.
Говорить было тяжело, и слова подбирались тоже через силу.
- Анайрэ. Иримэ. Индис.
Последние два имени он повторил снова – они первый раз звучали здесь и казалось, сами стены Чертогов чуть дрогнули. Дрогнули и стали тверже и осязаемее. Он даже на миг почувствовал холод и сырой запах тумана. А потом две ладони в своих руках – с одной стороны и с другой. Сильную, но при этом нежную, будто невесомую в левой и маленькую, крепкую ладошку в правой.
- Аммэ. Сестренка.
Стены вокруг снова дрогнули. Маленькая ладошка сжала его руку и исчезла. Когда она была такой маленькой? Он уже и забыл. Наверное тогда же он впервые сказал Анайрэ, что хочет не только сына, но и дочь… когда-нибудь.
- Аммэ, - повторил Нолофинвэ. Собственный голос показался высоким, слабым. Детским?
- Я оставил ее, - сказал он. – Оставил и ее тоже. Финвэ ушел в Чертоги, а мы с Арафинвэ – навсегда.
- Не навсегда, - эхом отразилось вокруг него.
- Я тогда думал, что навсегда. Не знал, что брат вернется.
- Не навсегда, - повторил голос.
- Не навсегда, - эхом повторил Нолофинвэ. Прикосновение он чувствовал по-прежнему, а посмотреть в сторону боялся, знал, что увидит там только пустоту.
Первое, что он увидел в своей жизни – было ее лицо. Пятна золотого света в складках прозрачной ткани, не то занавеси, не то покрывала над кроваткой, он тогда не знал слов. И золотые волосы. Схватить рукой, сжать сильно, не отпускать никогда. Она склонялась ниже, смеялась, выпутывала его пальчики, что-то говорила. Он помнил все и в этом голосе, в этих глазах была тогда вся жизнь.
Спустя годы он обнимал Индис на пороге своего дома, когда от золотого света остались лишь воспоминания. Свет фонаря бросал резкие тени, где-то в глубине дома Анайрэ прощалась с сыновьями и дочерью, занавеси бились на ветру, и никто не спешил притворить окна. Индис стояла, прижавшись лбом к его плечу, а Нолофинвэ думал о том, какая же она вдруг оказалась маленькая. Когда они все успели так вырасти? И сейчас, когда ему самому больше всего хотелось вбежать в дом, обхватить ее руками и спрятаться от всего плохого, и чтобы отец тоже был рядом, оказывается, что бежать некуда. Того дома уже нет, вместо Финвэ осталось лишь изуродованное остывшее тело, а Индис стоит, обхватив его за плечи и ткань рубашки уже мокрая там, куда она прижалась лицом. Молчит. Лучше бы не молчала…
Нолофинвэ поднял руки, прикоснулся к вискам.
- Хорошо, что Арафинвэ вернулся, - неуверенно сказал он. – Хотя бы он.
- Думаешь, один сын может заменить другого? – спросил голос. Тихо, почти грустно.
- Не может, - тут же сказал Нолофинвэ. Его собственный сын погиб, едва ступив на эту землю и никто не мог его заменить. – Но она же не знает… про меня.
Голос не ответил. Не исчез, оставался здесь, и молчал.
Знает. Он вскочил на ноги – неожиданно легко. Часто здесь он вообще не чувствовал своего тела, как можно чувствовать то, чего нет, а сейчас почувствовал и твердость пола под босыми ногами и легкое движение воздуха.
- Она знает, что я мертв, а я тут продолжаю сидеть? Годы, сотни лет? Вы ей рассказали?!
Голос перестал казаться детским, да и бесплотным тоже. Нолофинвэ стоял, чуть пошатываясь, как после долгих дней, проведенных в постели из-за тяжелых ран. Пальцы сжались в кулаки, до боли в ладонях. И вдруг туман вокруг сгустился, стал плотным, вязким, осязаемым. Нолмэ, забыв, что дышать нет нужды, судорожно вдохнул – и закашлялся, потому что не туман это был, а дым… тяжелый, едкий, горький. Снова закашлялся, прижал руки к груди, уже ничего не понимая, но продолжая цепляться за иллюзию того, что у него есть тело, и дышать нужно, нужно… Вдохнул. Выдохнул. Снова вздохнул. Потом упал, сперва на колени, а потом и ничком. Как больно оказалось падать… для того, кто лишь бесплотный дух. И высоко… Вдохнул. «Аммэ!..»
Ресницы щекотала какая-то травинка и щекой он тоже чувствовал мягкую, прохладную траву. Впечаталась она так, что след останется, но переворачиваться не хотелось. Воздух был свежий, чуть пряный, теплый… пахло землей и травой и нагретыми от солнца листьями. Недавним дождем и цветами. Затылок, спину тоже пригревало, по обнаженной коже иногда пробегал ветерок, а потом горячее тепло снова возвращалось. Билось сердце – гулко, сильно, качая кровь. Он забыл, как это. Что это бывает слышно.
Рядом кто-то был, он не видел, и не чувствовал, просто знал. И потребовалось еще несколько минут, чтобы понять, кто. Нолофинвэ резко перевернулся на спину, в глаза ударило непривычно ярким светом, голубизной летнего неба, яркой зеленью деревьев над головой. Он зажмурился, а потом посмотрел в лицо сидящей рядом матери – первое увиденное им и в той жизни и в этой, новой. Протянул руку и коснулся золотых волос.
- Я вернулся… аммэ.